Оранжевый портрет с крапинками (сборник)
Шрифт:
— Можно к тебе?
— Можно. А почему не через дверь?
— С той стороны тети Кирино окно… — Он ловко сел верхом на подоконник одна нога снаружи, другая в комнате. — Ты не испугалась?
— Чего?
— Ну… женщины часто пугаются, если под окном мужчины…
Юля развеселилась:
— Иди сюда, мужчина. Ты зачем пришел? Просто так поболтать или по делу?
— По делу… — Он скакнул с подоконника, сел на чурбак посреди комнаты, положил на коленки ладони. Повертел головой, будто первый раз видел эти стены. Посопел.
— Ну,
— Нет… — Он старательно вздохнул, потерся оттопыренным ухом о плечо и сообщил, глядя в потолок: — Я признаться пришел. Что наврал.
— Да?.. А что ты наврал?
— Про ту женщину. Про тети Кирину знакомую. Я ее придумал…
— Да? — опять сказала Юля. И замолчала, размышляя, как отнестись к такому признанию. Интересно, что она почти не удивилась. — Ну, придумал так придумал. А зачем все это? А, Фаддейка?
— Непонятно разве? — Он взглянул на Юлю прямо и чуть насупленно. — Захотел познакомиться с тобой, вот и все.
— Это я понимаю. А зачем?
— Ну вот… — Фаддейка забавно развел руками. — Зачем! Потому что я такой уродился. Потому что мне всегда интересно про нового человека: что в нем хорошего?
— И ты решил, что во мне что-то хорошее?
— Решил. Ты же полезла на колокольню!
— Ну… да, это доказательство. А откуда ты узнал, что я здесь новенькая?
— Сразу же видно! Идешь, на все смотришь, как первый раз. И чемодан. И сумок таких, как у тебя, здесь ни у кого нет… Ой…
— Ой, — сказала и Юля.
— А где сумка? — шепотом сказал Фаддейка и замигал желтыми коротенькими ресницами.
— Вот именно, где?
— Там осталась?
— Конечно! Ты же не достал из ниши.
— А ты не вспомнила.
А Юля не вспомнила. Ей хватало и чемодана. Ослепительно желтую сумку с черным старинным самолетом на боку и надписью «AIRLINE» она купила перед самым отъездом в Верхоталье и не успела к ней привыкнуть.
— У тебя в ней что было? — подавленно спросил Фаддейка.
— Практикантский дневник и направление. И всякое…
Было еще старое Юркино письмо с фотографией. И тетрадка с отрывочными дневниковыми записями, которые она делала в стройотряде…
— Пошел я, — вздохнул Фаддейка и встал.
— Куда?
— Как куда? За сумкой.
— Подожди! — испугалась Юля. Она представила, как Фаддейка лезет там по лестнице в кромешной темноте, в глухоте.
— Утром сбегаешь и заберешь, — нерешительно сказала она.
— Ага, «утром»! А если на рассвете туристы туда потащатся? У них теперь такая мода появилась: рассвет на верхотуре встречать.
— Думаешь, сопрут?
— А думаешь, оставят? Я пошел.
— Там же темнотища сейчас и страх…
— Фонарик возьму.
— Я с тобой, — тоскливо и решительно сказала Юля, ощущая, как замечательно в постели и как жутко не хочется туда. Ох, рано она порадовалась, что кончились неудачи…
А Фаддейка…
— Выбирайся через окно. Я подожду у калитки.
Быстро темнело. Река еще отражала остатки заката, а крутой дальний берег чернел непроницаемо. За кромкой обрыва не видно было огоньков, смутной тучей клубился старый прибрежный сад. Колокольня была еле различима.
Юля мысленно простонала, когда представила, сколько опять шагать: через мост, потом по высоченной лестнице, затем по темному саду… Фаддейка бодро топал рядом и мигал фонариком. Юля печально сказала:
— Вот узнает Кира Сергеевна про наши похождения, будет нам…
— А как она узнает? Тебя она не караулит, а про меня привыкла, что поздно бегаю.
— С тобой не соскучишься, — вздохнула Юля.
— Ага.
Перешли мост (он был бесконечный, и под ним журчала и хлюпала вода). Совсем стемнело. Ступеней лестницы было не разглядеть. А они — кривые и старые, ноги поломаешь.
— Посвети, — попросила Юля.
Фаддейка опять мигнул фонариком и сказал:
— Я батарейку берегу, она старая.
— А на мосту включал да включал, когда не надо…
— Я проверял… Держись за меня.
Кончилась и лестница с бесконечным поскрипыванием ступенек и хлябаньем брусчатых перил. Черный густой сад надвинулся на Юлю и Фаддейку, окружил мохнатой темнотой, запахом увядающих листьев.
— Держись за меня, — опять сказал Фаддейка и сам взял Юлю за руку. Рыжий свет фонарика метнулся по высоким сорнякам и беспомощно в них запутался. Фаддейка бесстрашно устремился в чащу, и Юля тянулась, как на буксире. Жесткие стебли скребли по джинсовым штанинам. Было жутковато, но как-то не по-настоящему. Будто во сне.
За рукав зацепилось какое-то острие, вроде наконечника пики. Юля повела рукой и нащупала частую решетку.
— Постой. Здесь что-то непонятное…
— Все понятное, — шепотом сказал Фаддейка. — Могилки старые, тут раньше кладбище было…
— Ты нарочно меня здесь потащил? — слабым голосом спросила Юля. Ей хотелось тихонько завыть с перепугу.
— Конечно. Здесь короткая дорога… Ты не боишься?
Тогда она рассердилась. На себя и на этого обормота:
— Я за тебя боюсь, дурень. Обдерешься или глаз выколешь…
— Не-е… Пришли уже.
Они уперлись в решетчатую загородку церковного двора. Многих прутьев не было, везде лазейки. Когда пробрались, Юля, опасливо озираясь, прошептала:
— А ночного сторожа здесь нет?
Фаддейка хихикнул:
— Только привидения. Бывший воевода и его солдаты.
— Да ну тебя…
Подошли к черному входу на колокольню, и Фаддейка строго сказал:
— Стой здесь. Я сейчас…
Юля не успела заспорить, он ускользнул в черноту, там желтой бабочкой пометался и пропал свет фонарика. «Полезу следом», отчаянно решила Юля. Но не успела. Фаддейка выкатился назад, невредимый и веселый.