Оранжевый заяц
Шрифт:
Это был охотник. Он уже все разузнал, составил план действий и сейчас объяснял нам нашу задачу. Потом он исчез, ступая какой-то особенной охотничьей походкой среди тонких стволов берез и могучих лиственниц.
Мы вздремнули еще часа два, не больше, поднялись, свернули палатку и, возбужденные предутренним холодом и ожиданием событий, двинулись в путь.
Мы немного запоздали. Пока мы медленно пробирались по склону сопки, солнце успело выкарабкаться нам навстречу. Оранжевые лучи упали на вершину
Мы спешили занять места, указанные нам Макаровым. Нам предстояло залечь в засаду на невысоком гребне, который отсекал выход из пади. Наши друзья, ночевавшие на соседней сопке, должны были, развернувшись в цепь, прочесывать падь, стрелять в козуль, если они им подвернутся, и всеми способами гнать их под наши пули. Таков был план.
Но что-то не ладилось в этом продуманном механизме охоты. То ли мы запоздали, то ли загонщики приступили к делу, не дождавшись назначенного срока, но только они прочесали падь раньше, чем мы заняли свои места. Они шумели столь добросовестно, что спугнули козуль, ночевавших в пади; те ушли. О том, что звери действительно были здесь, свидетельствовали свежие следы.
Единственным выстрелом, нарушившим тишину этого чудесного утра, был выстрел, сделанный нашим главным охотником Иннокентием Ивановичем. Он заметил козла или барана - я не очень разбираюсь в этих тонкостях, - может быть, даже того самого, который увел все стадо, а теперь стоял на гребне сопки, на скале, и снисходительно, как казалось снизу, смотрел на нас. Геодезист не мог простить ему нашей неудачи. Несмотря на большое расстояние, он приложился, долго и тщательно выцеливал и, наконец, спустил курок.
Затем он полез в гору, заявляя, что не может быть, чтобы он не попал. Как известно, в своей меткости убеждены все охотники, и мы не особенно удивились такому утверждению.
Мы же разбрелись по пади и стали палить во всякую дичь, которая попадала в поле нашего зрения.
Когда мы, набродившись в редколесье, собрались, наконец, на общий привал, у моего пояса болталось несколько птичек, точное название которых я затруднился определить, когда стрелял в них. Все они оказались рябчиками. Мои товарищи тоже явились с трофеями. В этом благословенном краю, очевидно, просто невозможно было очутиться без добычи. Один приволок даже огромного глухаря, чертившего по земле распущенным крылом.
– Целый табун их пасся на болоте, - объяснил он, махнув рукой в сторону ручья, вытекавшего из пади, - клевали голубику. Я сшиб одного, остальные улетели вон на те деревья.
Деревья были далеко: на вершине соседней сопки. Никто не соблазнился и не возымел желания карабкаться туда за дичью. Все устали.
Мы устроились теперь общим лагерем в две палатки. Добровольные
– А где Макаров?
– вспомнил вдруг кто-то.
Охотник пропал.
...Иннокентий Иванович не явился к обеду. Не вернулся он в лагерь и к вечеру, когда мы собрались уже трогаться в обратный путь.
Мы выстрелили несколько раз залпами и пробовали кричать хором.
Лежащие вокруг сопки глушили все звуки словно подушками.
Мы выслали разведчиков в ту сторону, куда ушел охотник. С разведчиками ушел и Николай Степанович.
Прошло часа два. В лесу уже окончательно стемнело. Кто-то из дежуривших у костра (мы развели его побольше, чтобы наши товарищи, когда будут возвращаться, увидели пламя издали) заметил:
– Что это там? Вон вдали...
Между стволов деревьев мелькало светящееся пятно. Оранжевое пятнышко катилось по дну пади, как сказочный колобок.
Фосфоресцирующий в ночном мраке зверь, нагоняя, вероятно, ужас на обитателей тайги, скакал прямо на костер.
Через минуту заяц остановился у лопаты, которую Николай Степанович, уходя, воткнул в землю около костра. Машинка светилась, как дорожный знак, освещаемый автомобильной фарой.
"Нашел Иннокентия Ивановича, - писал Николай Степанович, - пришлите сапог побольше. Он вывихнул ногу".
Как выяснилось, геодезист подранил козла, и это показалось нам самым удивительным, так как попадание с такого расстояния было на пределе возможностей ружья. Но козел ушел, а преследовавший его охотник оступился и растянул сухожилье.
Сапог не лез Иннокентию Ивановичу на распухшую ногу (он его снял, а надеть уже не смог).
Мы послали с зайцем самый большой сапог, какой только нашелся у нас, а заодно бинт и полфляжки водки. Заяц послушно умчался. Издали он был похож на катящийся по полю абажур, подгоняемый ветром. Не понадеявшись на этот непривычный вид связи, мы отправили на помощь пострадавшему товарищу еще двоих людей. Мы напрасно сомневались в исполнительности зайца: посланные нами встретили Иннокентия Ивановича. Он с трудом шагал в разнокалиберных сапогах, держа под руку Николая Степановича...
Утром наш товарищ по охоте мог уже надеть собственный сапог и передвигаться, опираясь на палку.
От треволнений той памятной ночи мы так проголодались, что, присев в последний раз перед обратной дорогой, прикончили не только оставшихся рябчиков, но и глухаря, которым так гордился самый удачливый из нас.
Домой все шли с пустыми руками. Только Николай Степанович тащил в рюкзаке героя событий - оранжевого зайца.
Я, как уже говорил, не охотник, но это была самая интересная охота из всех, в которых я когда-либо принимал участие.