Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
Вот поединщики замерли на месте, уперев меч в меч. Подобно двум быкам, сцепившимся рогами, каждый из них пытается сломить противника силой. И вдруг барон, с диким выкриком отпихнув Жана, ловко перехватывает меч левой рукой, а кулаком правой с силой бьет баварца в забрало шлема. Жан отшатывается, барон с торжествующим ревом прыгает вперед, стремясь немедленно добить ошеломленного противника. Толпа взрывается возмущенными воплями, рыцари вскакивают с мест, гневно потрясая кулаками. Но Жан не так прост, чтобы его уложили ударом кулака, пусть даже и таким, которым можно убить быка-трехлетку. Человек-то гораздо крепче любого животного! Баварец пару минут с трудом парирует удары Черного Барона, постепенно его движения становятся все увереннее, наконец он полностью приходит в себя.
Внезапно Жан срывает шлем с помятым забралом и небрежно откидывает его в сторону. Лицо баварца разбито в кровь, но светлые, как небо, глаза смотрят твердо, цепко держат барона в перекрестье взгляда. Наконец я замечаю, что барон начал выдыхаться. Раз за разом он промахивается, не успевая зацепить Жана, а тот, уловив момент, переходит в атаку.
– Барону конец, – скрипит из-за моей спины пожилой рыцарь. – Ставлю два золотых, он продержится еще пять обменов ударами.
– Семь, – помедлив, отзывается его сосед.
Оба азартно комментируют каждое движение поединщиков, но ни один из них не угадывает. Практически сразу барон пропускает сильнейший удар по шлему и грузно рушится на колени, оглушенно мотая головой, его меч отлетает далеко в сторону. Жан с силой бьет англичанина ногой в забрало, я удовлетворенно киваю. Поступи баварец иначе, я мог бы решить, что в душе он грязный язычник, ведь око за око, а зуб за зуб – принцип библейский. А потому, ударив противника по правой, тут же лупи его и по левой щеке, пока он, гад, не опомнился и не пожелал воздать тебе сторицей!
Черный Барон рушится с таким грохотом, будто обвалился дом, место схватки окутывает облако пыли. Наклонившись к поверженному противнику, Жан говорит ему что-то, неслышное за торжествующим ревом толпы. Затем, равнодушно пожав плечами, баварец втыкает меч в землю и, вытащив из ножен мизерикордию – кинжал, которым рыцари добивают поверженных противников сквозь щели забрала, – склоняется к англичанину. Примеривается, как ловчее вбить лезвие, чтобы, не дай бог, оно не застряло в кости. Толпа замирает в сладостном предвкушении, лица зрителей горят ожиданием чужой смерти. Принципу «умри ты сегодня, а я – завтра» даже не тысячи лет, миллионы. Он заложен у нас в генах, так глубоко, что не выкорчуешь никаким воспитанием. Даже юные девушки, почти дети, пылающими глазами следят за происходящим, дышат часто, лица их разрумянились так, словно по щекам мазнули свеклой.
– Стой!
От пронзительного крика все вздрагивают, суматошно оглядываясь. Из ложи короля выбегает Жанна. Лицо ее бледно, но решительно, самые зеленые в мире глаза ослепительно пылают. Подлетев к брату, Дева твердо говорит ему:
– Стой, не марай свою победу убийством!
Жан, помедлив, кивает, не глядя вставляет кинжал в ножны и, наклонившись к поверженному, сухо бросает:
– Скажи спасибо, что моя сестра вступилась за тебя. Дарю тебе жизнь. – Затем, повернувшись к дофину Карлу, он громко, на все турнирное поле, объявляет: – Сегодня любовь и забота Жанны принесли мне победу. Завтра любовь моей сестры принесет победу всему королевству. Вив ля Франс!
Что творилось на трибунах после тех слов, просто не передать словами! Вскочившие на ноги люди что есть сил кричали, обнимались и даже рыдали от счастья. Тяжело отдуваясь и пыхтя, сразу шестеро слуг ухватили Черного Барона и, постанывая от натуги, уволокли его к палаткам. О поверженном исполине французы тут же забыли, а англичане, сидевшие обособленной группкой, молча собрались и тихо уехали. Всем уже было не до них, каждый из присутствующих желал пробиться к Жану и пожать ему правую руку или хотя бы просто подержаться за длинное копье, зажатое в левой, так, на счастье. Ведь на самой его вершине, сразу под холодно сверкающим лезвием, трепетал на ветру вымпел, недавно треугольный, а теперь безжалостно обрезанный рукой самого дофина и превращенный им в высший символ рыцарской доблести – баннер!
Глава 3
Март–апрель 1429 года,
Жемчужина-на-Луаре.
Место встречи изменить нельзя
К назначенному на субботу параду я успел вовремя. Пришлось загнать пару лошадей по пути в аббатство и обратно, зато теперь в числе прочей поклажи, что нес на себе вьючный конь, ехала одна очень интересная штуковина. В длинном деревянном ящике, набитом стружкой, был надежно упакован «Зверобой», наш с Марком Бюро ответ английским лучникам. Понятно, это опытный образец, в регулярной армии такие если и появятся, то еще очень нескоро. Весь вчерашний день я провел на стрельбище, привыкая к оружию, а сегодня уши заметно побаливали от ватных пробок, что берегли барабанные перепонки.
Другой вопрос, а стоило ли так спешить? Оказалось – стоило! Донельзя довольный итогами турнира, Карл Валуа изменил первоначальный план, пожелав лично приветствовать армию, собранную для похода. Я сокрушенно оглядел дорожный костюм, щедро усыпанный дорожной пылью, кинул оценивающий взгляд на выстроенное к параду войско и понял, что переодеться уже не успеваю. Что ж, придется держаться в задних рядах. Это, кстати, и для здоровья весьма полезно, ведь моя работа требует максимальной скромности и даже некоторой анонимности. Я не из тех государственных служащих, которых прилюдно награждают орденами и осыпают милостями.
Стараясь вести себя как можно незаметнее, я смешался с нестройными рядами сводного отряда армейских писарей, лекарей и военных ветеринаров. Этим громким словом во Франции называют людей, умеющих лечить боевых коней и волов. Эти огромнейшие зверюги очень важны – только они и могут перевозить громоздкие осадные орудия. Двигаются волы хоть и медленно, зато уверенно, рано или поздно доволокут тяжеленный груз куда надо. С другой стороны, особо спешить и некуда. Уже седьмое поколение галлов живет в условиях нескончаемой войны, и нет пока никаких признаков, что та не продлится еще столько же.
Стоящие в задних рядах презрительно покосились на мое скромное платье, отметив и поникшее перо на шляпе, и затертые обшлага, кое-кто даже недовольно фыркнул, мол, всю красоту строя порчу. Люди они хоть и не военные, одно слово – армейские интеллигенты, но так себя разукрасили экзотическими перьями и яркими лентами, что человек неподготовленный сразу скажет, что именно тут собрались первые рыцари и герои!
Звонко пропели серебряные трубы королевских герольдов, и перед выстроившимся войском медленно проехала Жанна д'Арк, цепко всматриваясь в лица воинов. Громадный белый жеребец-трехлетка, подаренный дофином, бережно нес предсказанную Деву мимо затаивших дыхание французов, а та была прекрасна, как никогда. В ослепительно белом доспехе без шлема, с распущенными по плечам длинными волосами, она словно спустилась к нам, грешным, с небес. В правой руке Жанна держала усыпанное золотыми лилиями белое знамя, на котором крупными буквами было вышито «Иисус», левой теребила поводья. На секунду войско затихло, ошеломленное, но тут же грянула буря приветственных криков и восторженного свиста. Белый как снег жеребец и ухом не повел, продолжал выступать все так же торжественно, – будто знал, что за драгоценность несет в высоком седле.