Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
Весь остаток дня я посвятил размышлениям, прикидывал возможные варианты развития событий. Все они сводились к тому, что я просто обязан вернуться с победой, с полной викторией, ибо лишь тогда вновь увижу Орлеанскую Деву. Я должен полностью реабилитироваться. Да, должен, а потому смогу!
На следующий день в два пополудни я въехал в ворота родного аббатства. Годы летят, а тут ничего не меняется – знакомые стены, знакомые лица. Меня узнавали, здоровались, я широко улыбался в ответ.
Едва я успел умыться с дороги, как меня вызвали к отцу Бартимеусу. Наставник был деловит и приветлив, и если до сих пор и продолжал сердиться, то виду не показывал. Он долго расспрашивал про обстановку в Орлеане, намекал ехидно, что разобраться в секретаре Девы мне следовало бы пораньше. В конце-то концов, не Архимедов винт требовалось изобрести, а просто выполнить работу, к которой меня так долго готовили! Я стыдливо прятал глаза, послушно кивал.
– Кстати, а как у тебя с английским? – походя полюбопытствовал отец Бартимеус.
Я тяжело вздохнул, но даже на солнце есть пятна, чего уж мне стесняться? За три года, проведенных во Франции, я как-то не удосужился подучить английский язык. Просто в реальной жизни мне он был ни к чему, почти все британцы худо-бедно лопочут по-французски, а необходимый минимум я знаю назубок: лав, мани и хенде хох. Наставник ехидно улыбнулся, он преотлично помнил слабые места в моей подготовке, а потому вопрос задал только для порядка. Но у отца Бартимеуса не отмолчишься, поэтому я хмуро ответил:
– Да что мне с ними обсуждать-то? Стоит лишь срезать кусок мяса, ткнуть в рану горящим угольком, так сразу сами запоют по-французски! В конце концов, это британцы к нам приплыли, а не мы к ним, вот пусть они наш язык и учат!
Отец Бартимеус укоризненно покачал головой и строго сказал:
– Ты идешь по пути наименьшего сопротивления, а это не наш метод! Мы, францисканцы, не ищем легких дорог, не даем себе размякнуть и расслабиться. Даю тебе две недели на то, чтобы ты бойко залопотал на грязном островном наречии.
Я недоверчиво хмыкнул:
– Да разве такое возможно?
– Еще как возможно! – ухмыльнулся наставник. – Вот тебе записка к некоей мадам Гарсе, она все устроит. А вот инструкция, как найти ее в Блуа. Ступай!
Покорно склонив голову, я пошел к выходу, и уже в спину прозвучало с жесткими нотками:
– И перестань забивать голову вещами, к которым не имеешь никакого отношения!
Задело его мое замечание о том, что я не доверяю отцу Антуану, он толком меня даже не выслушал, остался недоволен. А ведь отец Антуан склонен привносить в деловые отношения личные эмоции, это не профессионально. Как всем нам известно, у францисканца должна быть холодная голова! Согласен, меня самого порой захлестывают чувства, но потому лишь, что к любому порученному делу я подхожу ответственно, душу вкладываю!
Я осторожно притворил за собой дверь, руки так и зудели от желания хлопнуть со всей дури, чтобы повисла на одной петле. А вообще-то наставник прав, я давно уже не могу рассуждать объективно, по крайней мере о том, что касается Жанны д'Арк. В двадцать первом веке наукой точно установлено, что любовь – пограничное психическое состояние, к тому же весьма и весьма нестабильное. То есть смирительную рубашку на влюбленного одевать пока рано, но следить за ним надо в оба! Рыдать от неразделенной любви я, разумеется, не стану, не тот у меня психический тип, но вот прибить кого-нибудь под горячую руку...
«Может, и к лучшему, что мы на время расстались», – подумал я устало. Внутренний голос ехидно заметил: «А поможет?» Так же беззвучно я признался: «Вряд ли!»
Смеркалось, хмурое небо окончательно затянуло серыми тучами. За моей спиной с лязгом захлопнулись городские ворота Блуа. Дюжие стражники, лениво покрикивая друг на друга, втиснули в пазы громадный засов, тот с пронзительным скрежетом встал на место, едва не отдавив руку зазевавшемуся воину.
Конь горделиво покосился на меня бархатным глазом, в ответ я одобрительно похлопал его по мощной шее. Молодец, успел вовремя, теперь заночуем в городе. Честно говоря, я боялся, что придется возвратиться к трактиру, расположенному на перекрестке дорог, хорошо, городские стражники пожалели нас, на пару минут придержали тяжелые створки. Массовые перемещения войск в районе Луары за последний год привели все дороги в полную негодность. Добавьте дожди, что льют не переставая всю последнюю неделю. Словом, вместо галопа по прекрасным дорогам, проложенным еще древними римлянами, нам пришлось тащиться шагом по канавам, наполненным жидкой глиной. В паре мест конь погружался по самое брюхо, еще чуть-чуть, и ему пришлось бы плыть. В результате мы с жеребцом были так заляпаны грязью, что определить его масть или цвет моих штанов представилось бы затруднительным даже Шерлоку Холмсу.
Изрядно поплутав по городу, я остановил жеребца перед домом с зелеными ставнями на улице Ткачей. К чему-то принюхавшись, мой гнедой негромко заржал, поторапливая хозяина. Мол, я свою часть уговора выполнил, привез куда надо, теперь ты меня расседлай, почисти, накорми и напои.
– Потерпи, дружище, – негромко бросил я. – Сейчас все тебе будет.
Я громко стучу во входную дверь два раза, через паузу – еще четыре в рваном ритме. Тяжелая дверь беззвучно распахивается, передо мной появляется полная женщина средних лет. На ней длинное платье с широкими рукавами, на голове чепец, в поднятой руке – горящая лампа. Лицо у госпожи Гарсе круглое и доброе, на полных губах играет легкая улыбка. Я ловлю пронизывающий жесткий взгляд, мысленно усмехаюсь. Маскировка хороша, кто спорит, но женщину выдают глаза. Твердый взгляд больше подходит уверенному в себе мужчине, одинокая слабая женщина должна смотреть мягче. Словно прочитав мои мысли, дама спешно опускает веки. Голос у нее низкий, приятный:
– Что вам угодно, сударь?
– Здравствуйте, тетушка Онорина! – На моем лице сияет искренняя улыбка, руки раскинуты в стороны, голос звучит иерихонской трубой.
У наблюдающих за нами соседей не должно возникнуть и искры сомнений.
– Я – Жан из Бурбона, племянник вашего покойного мужа, Шарля.
– Ох, малютка Жан! – изумленно восклицает тетушка. – Как ты вымахал с тех пор, как я видела тебя в последний раз, дорогой. Ну что ж, заходи. Эжен, прими у гостя коня.
Из-за спины тетушки выдвигается, прихрамывая, седовласый мужчина. Какую-то секунду мы меряем друг друга тяжелыми взглядами, затем он перехватывает у меня повод и, ворча, ведет жеребца куда-то влево. Входная дверь за моей спиной закрывается, отсекая осеннюю сырость, и тетушка ловко накидывает тяжелый засов. Пока госпожа Гарсе изучает рекомендательное письмо, с пристрастием разглядывая каждую букву, я окидываю комнату беглым взглядом. В большом камине пляшет огонь, даря живительное тепло, пара кресел и длинный стол завалены мотками ниток и кусками материи, вдоль стен торчат манекены, некоторые из них обряжены в недошитые платья.
Прямо в коридоре меня заставляют раздеться догола, а затем загоняют в ванную комнату, прямо в огромный чан с горячей водой. После нескольких часов, проведенных в седле под моросящим дождем, ничего не может быть лучше горячей воды, мыла и мочалки. Разве только горячий сытный обед! Помню, дед-покойник говорил поучающе: «Ешь – потей, работай – мерзни», а еще: «Брюхо лопнет – не беда, под рубахой не видать»! В полном соответствии с теми принципами, я жадно глотаю мясо и рыбу, заедаю это добро ломтями ароматного хлеба, пристальное внимание уделяю сыру. Убедившись, что я наконец насытился, тетушка заводит меня в некое подобие кабинета.
– Садись в зеленое кресло, – командует госпожа Гарсе. – Только осторожнее, сначала проверь, нет ли там иголок.
Сама она устраивается в кресле напротив. Теперь голос женщины деловит, от недавнего показного радушия не осталось и следа:
– Господин Мокель пишет, что у меня есть только две недели, чтобы сделать из тебя некое подобие англичанина.
Я коротко киваю. Иногда мне кажется, что задачи, поставленные отцом Бартимеусом, невыполнимы, но проходит время, и я в очередной раз понимаю, что от меня не требовали ничего, превосходящего человеческие возможности. Всего лишь желали, чтобы выложился до последней капли, достиг крайнего предела сил. Тетушка хмурится, взгляд у нее прицельный. Каждое слово падает так увесисто, что им хоть гвозди забивай: