Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
Можно было оглушить часового, связать, а потом представить в суд. Мол, я преступника поймал, а дальше вы сами решайте, что с ним делать. Но вот в чем дело: мне не нужно отчитываться перед начальством за каждого убитого, никакие правозащитные организации не поднимут вой, если я не то что прищемлю, а даже оторву ему пальчик вместе с рукой. Господи, да тут пойманных с поличным грабителей без всяких церемоний мигом развешивают на манер елочных украшений, а богохульников то и дело жгут на кострах.
Вы всерьез требуете, чтобы я зачитывал права каждому участвующему в похищении и убийстве ребенка? Это – типичная клиника, подобных вам в пятнадцатом веке держат на прочной цепи в железных клетках, а дети кидают камни и с хохотом тычут палками сквозь прутья. У судей французского королевства не принято советоваться с продажными психиатрами, вменяем ли был злодей на момент совершения преступления или нет. Поймали на месте преступления – отвечай по всей строгости закона!
И это – справедливо. Ах, эта наша всегдашняя гуманность! Если злодей невменяем, какое такое принудительное лечение без всяких гарантий на успех? Не понимает, что творит, – значит, перед нами опасное животное в обличье человека. Подсказать, что с такими надо делать? Во Франции в подсказке никто не нуждается. Считаете, это жестоко? Выйдите на улицу и оглянитесь повнимательнее. Люди, люди, собственную трусливость каждый готов оправдать всегдашними «а имеем ли право», «а судьи кто» и так далее. Вы как овцы, сами поощряете и порождаете волков.
Внимательно прислушиваюсь: из темного отверстия, уходящего в глубь острова, по-прежнему не доносится ни звука. Похоже, что о моем присутствии никто и не подозревает. Итак, в живых остается еще шестеро злодеев, считая со священником. Опыт общения с мирными служителями Господа у меня уже имеется, ухо с ними надо держать востро! Посохом и дубинкой орудуют так искусно, как будто родились и выросли не во Франции, а явились прямиком из Шаолиня.
Я аккуратно спускаюсь по стертым каменным ступеням, машинально прикидывая, что же это за место такое. Сколько надо было положить трудов, чтобы проложить в глубь болота гать, а затем создать подобное подземелье! Явно не сами они его построили, скорее случайно наткнулись и приспособили под свои нужды место, существовавшее задолго до того, как вокруг появилось болото. Сквозь грубую каменную кладку стен застывшими каплями сочится ледяная вода. Я крадусь осторожно, не хватало только поскользнуться на поросших белесым мхом ступенях и с грохотом скатиться вниз, прямо под ноги изумленным хозяевам. Вот будет людям радость, вместо одной жертвы – сразу две.
Не уверен, поможет ли признание, что я давно не девственник. В ряде кровавых культов подобная деталь мало кого волнует, главное – в тебе должно плескаться достаточно крови. Снизу все громче доносится гулкий, как бы призрачный голос. Слова искажаются двойным эхом, но общий смысл вполне понятен: начался обряд. Я наконец спускаюсь к началу лестницы, дальше идет какая-то заброшенная комната, где по углам торчат позеленевшие светильники, а со стен и потолка безрадостно скалят замшелые пасти вырубленные в камне неведомые демоны. Далее следует узкий изогнутый коридор, который выводит в обширное помещение, ярко освещенное налепленными повсюду толстыми черными свечами.
Ого, да у них тут все организовано с размахом, всерьез! Стены затянуты черной тканью с вышитыми красной и золотой нитью символами, а может быть, даже пиктограммами. Со стороны происходящее выглядит достаточно зловеще, как в третьесортном фильме ужасов. Только никакое это не кино! Шестеро мужчин стоят кругом, самый высокий без труда держит обезглавленное детское тело за ножки, стараясь не потерять ни капли крови, стекающей в большую медную чашу.
На длинном каменном столе, где жертвенная чаша со свежей детской кровью является центром всего действа, тут и там нарисованы загадочные для меня знаки и схемы, из черного и белого песка аккуратно выложены несколько кругов. Любопытно, уж не дьявола ли присутствующие решили вызвать? На лицах сатанистов белые с алым полумаски, поблескивающие сквозь прорези глаза с напряжением ловят каждое движение жреца. Тот заканчивает читать заклинание, небрежно отбрасывает трупик в сторону.
– Ну же, – властно бросает он, – не спите, брат Саммаэль!
Один из злодеев вздрагивает, как бы выходя из транса, суетливо кидается в угол. Из лежащего там грязного мешка дрожащими руками вытаскивает еще одного ребенка. Так вот почему последние поиски длились так долго, эти звери похитили сразу двоих детей! Шарахнуть бы по ним крупной дробью, но кто поручится, что выстрел не заденет ребенка; к тому же стены подземелья слишком неустойчивы на вид, не рухнет ли ветхое сооружение прямо мне на голову? Медлить больше нельзя, я с сожалением тяну из-за спины арбалет.
Да, глупо ввязываться в бой сразу с шестью противниками, кто же спорит. Я и сам прекрасно понимаю, что веду себя как полный идиот. Что мне в том чумазом и сопливом карапузе? Я с ним даже не знаком. Чего ради собираюсь рискнуть собственной жизнью, чтобы спасти чужую? Только вдумайтесь: рискнуть всем без всякой гарантии на успех. На такую неслыханную дурость способны только мы, русские.
И ведь был у меня четкий, прекрасно продуманный план: найти ту пещеру, где происходят злодейства, да и подорвать ее к чертовой матери, не ввязываясь в ближний бой. За последний год кое-чему я научился, это факт. Но люди, с которыми я собираюсь схватиться, учились убивать с детства. И преуспели, судя по тому, что до сих пор живы. Пока мне здорово везло, я убил двоих, нападая внезапно, из темноты. Но сейчас из-за чумазого малолетнего серва я собираюсь выйти на свет. Что в таком случае надо сказать? «Да поможет мне Бог!» – вот что.
Выскакивать из темноты с диким ревом – моветон. Любой мало-мальски опытный человек грустно покачает головой при виде подобного невежества. Только в штатовских фильмах принято в страхе застывать, когда сквозь густые кусты с жутким воплем ломится незваный гость, в реальной жизни все иначе. Для опытного воина подобный крик – сигнал незамедлительно хватать оружие и отбить удар, действие вбито сотнями, тысячами часов тяжелейших тренировок. Безусловный рефлекс, присущий каждому врожденному бойцу, – это защита и немедленная контратака. А те, кто столпился вокруг каменного стола, выглядят… убедительно.
А потому у меня и в мыслях нет предупреждать врага о нападении. Звонко щелкает тетива арбалета, перед лицом «брата Саммаэля», который с суетливой предупредительностью протягивает беспомощную жертву главарю, со скоростью ста пятидесяти метров в секунду вспенивает воздух толстый арбалетный болт. С трех метров короткая металлическая стрела весом в пятьсот грамм с легкостью проламывает скрытую под черным одеянием кольчугу, крушит ребра, насквозь прошивает сердце. Пробив напоследок кольчугу на спине, успокаивается, выставив окровавленное жало.
Главарь – всегда и повсюду самый опасный член любой компании. Если он и не лучший из бойцов, то уж соображает быстрее прочих: никогда не допустит паники, сплотит остальных для отпора. Прощай, жрец. Ты должен быть мне благодарен, ведь умер в бою за своего дорогого покровителя. Не сомневаюсь, тебе уже приготовлена горячая встреча.
Спиной ко мне переминается с ноги на ногу грузный воин, поперек себя шире. На полголовы выше меня, руки бугрятся тугими мышцами, тяжелый меч оттягивает широкий пояс. Такому богатырю впору с медведем бороться, а он подался в дьяволопоклонники, стервец! Тяжелое копье, отобранное у беспечного часового, с силой бьет верзилу в спину, бросая воина на колени. Такой уж наконечник прикрепили к толстому древку, как две капли воды похожий на длинную четырехгранную иглу; специально умные люди придумали, чтобы пробивать двойные кольчуги. Вот он и пробил, как задумано. Воин безуспешно пытается встать на ноги, те бессильно разъезжаются на скользком каменном полу. Громила борется за жизнь, еще не поняв, что он уже труп.