Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
1428–1429 годы, Бавария – Франция: ограниченный контингент дружественных войск.
Одной из важных причин полыхающей войны являлась Гасконь, древнее английское владение на континенте. Сами французы упорно именовали ее Гиенью, особо упирая на то, что спорные земли являются неотъемлемой частью исконно галльских земель. Счастье никогда не бывает полным, а потому провинция в конце концов досталась французам, но под английским названием. Да-да, та самая Гасконь, откуда вышел Генрих Наваррский, коренастый бородач с живыми черными глазами, громогласно заявивший, что Париж стоит мессы.
Но что такое Генрих IV для российского человека, всего лишь еще один в нескончаемо длинном ряду французских королей, не более. Есть, есть человек и ближе, и роднее, некий господин д’Артаньян! А ведь победи Англия, как миленький отправился бы наш гасконец в поисках счастья не в Париж, а в Лондон. Какая великая книга могла погибнуть!
Только представьте, что вместо бешеной скачки за бриллиантовыми подвесками легкомысленной королевы, смертельной борьбы с кардиналом и дух захватывающей охоты на миледи, д’Артаньян с унылым видом стоит в почетном карауле у Букингемского дворца. А сверху, поминутно съезжая на уши, греет макушку медвежья папаха. Нет, из этого не то что книгу, даже крохотный рассказ не слепишь, разве что эссе о жестоко загубленной юности на службе британской короне. И нисколько не меняет дело то, что, по сообщениям мировых СМИ, британские принцессы отличаются крайне низкой нравственностью, то и дело одаряя обслуживающий персонал чувственными ласками.
Интересно, думал ли кардинал Ришелье, что он, истинный владыка Франции, останется в народной памяти неудачливым противником некого начинающего мушкетера? Даже не чистокровного француза, прошу заметить, а всего лишь полудикого варвара из глухого медвежьего угла!
В коридоре довольно прохладно, по ногам ощутимо дует. Вечная беда каменных замков – сквозняки, какие в зимнюю погоду способны моментально выстудить помещение. Оттого гигантские камины пылают круглосуточно, а ложась в постель, каждый сует в ноги бутыль с горячей водой. Тщательно кутаюсь в тяжелый плащ, что-то быстро я привык к жаркой французской погоде, а ведь совсем недавно едко насмехался над теплыми зимами, требовал бодрящего морозца!
Стоявшие в почетном карауле у дверей кабинета его королевского величества дофина Карла гасконцы разом вытягиваются во фрунт, вмиг построжевшие лица светятся яростной решимостью и отвагой. Уж они-то варварами не выглядят, явно пообтесались при дворе, приобрели некоторый лоск. Лишь строгие глаза выдают людей чести и слова, вот почему короли так любят гасконцев: купить можно, подкупить – никогда!
Железные шлемы и кирасы начищены до зеркального блеска, лезвия алебард празднично вызолочены. Выглянувший из богато украшенных дверей секретарь дофина граф де Плюсси повелительным взмахом руки приказывает мне войти.
Столкнись я с ним в темноте, по шелесту кружев и атласных лент, изысканному запаху духов и благовоний мог бы принять господина графа за одну из доступных дворцовых красоток. Стоит хоть раз взглянуть в суровое волевое лицо, оценить волчью грацию движений, как подобные мысли мигом испаряются из головы. Мода здесь такая, вот и все.
Я с поклоном подаю дофину письмо от матери, отступаю на пару шагов назад, как принято при дворе, как раз поближе к жаровне, от которой тянет живительным теплом, а затем преспокойно начинаю осматриваться. Понятно, что делаю я это незаметно, разевать рот и тыкать пальцем не в моем обычае. Сидящий напротив высокий мужчина рассматривает меня ничуть не скрываясь, да и кого стесняться будущему королю Франции?
Что ж, дофин мне сразу понравился: у Карла решительное лицо и твердый взгляд, широкие плечи воина и лоб мыслителя, а сам он чуть младше меня. Длинные белокурые волосы достались дофину от матери, серые глаза – от отца. Судя по тому, что я о нем слышал, характером и складом ума Карл явно пошел в Изабеллу. Для страны это большая удача, ведь второго безумца на троне Франция просто не выдержала бы. Карл внимательно осматривает поданное письмо, несколько долгих секунд изучает наложенные печати, ровным голосом любопытствует:
– Ты знаешь, что в нем?
– Нет, ваше величество, – отвечаю я.
– Я еще не король Франции, говори мне «ваша светлость».
– Будете, ваше величество, – уверенно заявляю я.
Дофин, безразлично пожав плечами, распечатывает письмо, трижды проглядывает текст, надолго задерживается на одном месте, теребя тонкий ус.
– Значит, это ты спас мою мать? – Карл испытующе смотрит мне в глаза. – Любопытно, ведь ее охраняло никак не меньше сотни англичан.
– Не стоит упоминания, – небрежно отмахиваюсь я. – Если дело идет о жизни и чести королевы, я справлюсь и с двумя сотнями. Хотя, если честно, их было никак не больше дюжины.
– Что ж, – кивает каким-то своим мыслям дофин, – так и поступим. – Пружинисто поднявшись из-за стола, его королевское величество подходит ко мне. – На колени!
От резкого тона я невольно вздрагиваю, лицо Карла заметно изменилось. Из прежнего, добродушно-расслабленного, оно стало жестким. Глаза сузились, рот сжат в одну линию, на лбу – глубокие складки. Охрана дофина насторожилась, стоит сейчас сделать хоть одно резкое движение, и уже не спастись. Пальцы, которые раньше просто лежали на рукоятях мечей, ныне угрожающе сжались. Вокруг – самые лучшие бойцы королевства, где ж им еще быть? На плечи ложатся тяжелые, как бревна, руки. Не дожидаясь, пока заставят силой, я становлюсь на одно колено. Дофин медленно вытаскивает лязгнувший меч, плавно касается правого плеча.
– Ты предан, честен и отважен, Робер де Могуле, – произносит он торжественно. – Во имя Божие и святого Михаила я, дофин Карл де Валуа, посвящаю тебя в рыцари! Будь благочестив, смел и благороден. За преданную службу жалую замок Армуаз в Нормандии, отныне ты будешь зваться Робер де Армуаз. Встаньте, шевалье.
Потрясенный, я поднимаюсь с колен, растерянно пялюсь то на дофина, то на графа де Плюсси. Карл довольно улыбается:
– Что, сьер Армуаз, умею ли я награждать преданных мне людей?
– Нет слов, ваше величество, – признаюсь я, – аж дух захватывает.
Секретарь подает Карлу расшитый пояс и золотые рыцарские шпоры, я с поклоном принимаю символы рыцарства из рук дофина. Рыцарство – обособленный, замкнутый мир, по принятым в нем негласным законам отныне дофин является для меня вторым отцом.
– К сожалению, Робер, – говорит Карл, – я не могу закатить пир, как положено, когда в семейство рыцарей вливается новый член. И я объясню почему.