Орден республики
Шрифт:
– Все сделаю, – согласился доктор. – Только ты пока полежи.
Женя опять спряталась под одеяло, а Прозоров направился в кабинет, разыскал какие-то бумаги, сунул их в свой саквояж, туда же положил лохматую шапку Ашота, запер ящики стола, потом запер кабинет, потом зажег большую керосиновую лампу, поставил ее на всякий случай, чтобы чего-нибудь не случилось, в таз, а таз – на стол, закрыл и запер дверь кабинета. Но в окне кабинета теперь был виден с улицы свет, и каждый мог думать, что доктор дома. Закончив все эти дела, Прозоров снова подошел к внучке.
– Сейчас приедут санитары и увезут тебя в изолятор, – предупредил он ее. – Сюда мы, очевидно, больше уже не вернемся. А если вернемся, то не скоро.
– А с кем же останется Маркиз? – забеспокоилась Женя.
– Его накормят. Я попрошу, – успокоил Женю доктор.
На крыльце послышались шаги, и в дом вошли двое санитаров с носилками.
– Забирайте ее и везите в изолятор, – распорядился Прозоров. – Я все тут закрою и приду следом.
Женю переложили с кровати на носилки и унесли. Большой докторский дом сразу опустел. Старый доктор почувствовал это всем сердцем, и ему вдруг стало невыносимо жаль расставаться с его потемневшими стенами, к которым он так привык за долгие годы. А то, что расставание предстояло, и, может быть, навсегда, это он понимал хорошо. Прозоров обошел все комнаты, прощаясь с ними, везде по-хозяйски запер двери, запер входную дверь и пошел в изолятор напрямик, через больничный сад. Мысленно он попрощался с каждым деревом – ведь многие из них выросли и стали плодоносить уже при нем. Он ухаживал за ними, лечил их, как живые существа, и привык к ним, как к живым. Сейчас, в темноте, деревья были не видны. Но Прозоров великолепно помнил по памяти каждую яблоню, каждую грушу…
Обогнув маленькую больничную баню, Прозоров сразу вышел к изолятору. Над входом в помещение горел фонарь. Свет его, желтоватый и рассеянный, освещал крыльцо и сидевших на нем двух солдат. Третий, взяв ружье на ремень, неторопливо прохаживался под окнами изолятора. Тут же возле крыльца стояла двуколка. Кони спокойно жевали сено, заботливо брошенное кем-то перед ними на землю.
Солдаты знали доктора и пропустили его без разговоров. Прозоров зашел в изолятор и плотно прикрыл за собой дверь. Сурен и Ашот лежали на койках. Женю поместили в маленькую комнатку напротив.
– Вот твоя шапка. – Прозоров передал Ашоту его шапку.
Ашот схватил ее, как ястреб курицу, мгновенно сунул руку под подкладку и, ничего не обнаружив там, вопросительно уставился на доктора.
– А это тут, – объяснил доктор и указал на свой саквояж. – Тут надежней.
– Мне уходить надо, – тихо сказал Ашот.
– Все уйдем через полчаса, – ответил Прозоров. – Но пока лежите.
Он достал из саквояжа какие-то лекарства, разложил их на столе и начал что-то из них составлять. Он их смешивал, перетирал в фарфоровой ступке, опять раскладывал по порциям. Потом засыпал эти порции в прозрачные, словно из слюды, капсулы, положил их в коробочку, налил в стакан воды и вышел к солдатам.
– Когда смена? – спросил он того, который по возрасту показался ему самым старшим.
– А кто его знает, господин дохтур, разве что утром, – чистосердечно ответил солдат.
– То-то и оно, – участливо вздохнул Прозоров. – А вечером опять, наверное, вам заступать?
– А кому же еще? Известно дело.
– Это верно, больше некому, – согласился Прозоров. – Ну, а раз так, давайте для профилактики выпьем лекарство.
– Не положено на посту, господин дохтур, – ответил тот же солдат.
Прозоров не ожидал такого ответа. Но быстро нашелся.
– А тифом болеть положено? – повысил он голос. – А мне потом возиться с вами положено? Где ваши военные врачи?
– Да не слушайте вы его, господин доктор, давайте ваши пилюли, – миролюбиво попросил солдат, который стоял у окна.
– И то сказать, ему што? Пожил свое, а нам помирать еще рано, – поддержал приятеля третий солдат.
Прозоров не стал больше разговаривать и протянул солдатам капсулы. По три на брата. С лошадиной дозой снотворного. Другого выхода у него не было. Солдаты приняли лекарство. Сначала те двое, которые были помоложе. Потом, поворчав, выпил и самый пожилой.
– Если почувствуете жар или у вас заболит голова, сообщите мне. Я буду дома, – предупредил солдат Прозоров и ушел с крыльца в сад.
Отсюда, из темноты, ему было удобнее наблюдать за состоянием охраны. А лекарство между тем дало о себе знать очень скоро. Первым его воздействие почувствовал тот солдат, который караулил у окна. Он прижался к стене, оперся на винтовку и, клюнув несколько раз носом, медленно опустился на землю. Солдаты на крыльце еще пытались как-то держаться. Вероятно, им помогало то, что они все время переговаривались. Да и боялись, наверное, показать друг другу, что еле стоят на ногах. Но как бы они ни сопротивлялись, лекарство делало свое дело. Прозоров знал, что еще минута-другая, уснут и эти двое. Но пока эти минуты тянулись, он чуть не поседел. Ведь Мещерский в любой момент мог приехать сам или кого-нибудь прислать проверить, как несут службу солдаты. И тогда… тогда даже страшно было подумать, что могло быть со всеми «больными» и с ним самим! Но другого выхода у доктора Прозорова не было. И он ждал, волнуясь и переживая за внучку, за себя, за Ашота и Сурена, за тех совершенно незнакомых ему людей, которым утром грозила неминуемая гибель…
В конце концов сник и выронил из рук винтовку последний, третий солдат. Прозоров, как молодой олень, что было духу вприпрыжку припустил через сад обратно в изолятор. Влетел в палату к мужчинам и коротко скомандовал:
– Выходите!
Потом он поднял Женю, а когда вместе с ней вышел в коридор, Ашот и Сурен были уже у дверей.
Солдат занесли в изолятор, уложили на койки и накрыли одеялами. Лампы в палатах потушили. Но фонарь на крыльце оставили гореть. Пока доктор запирал изолятор, Сурен и Ашот собрали винтовки и положили их в двуколку, потом все сели в нее, закрыли наглухо тент с белыми санитарными крестами и погнали лошадей. Прозоров знал в городе каждую улочку, каждый проулок, и скоро двуколка, миновав посты, ныряя в колдобины и подпрыгивая на неровностях, выехала за городок. Как пригодилось сейчас Прозорову знакомство с картой, которую он хоть мельком, но все же успел разглядеть в кабинете у Мещерского! Он хорошо запомнил: на двух основных дорогах, ведущих к фронту, были заставы. Третья дорога, через горы, оставалась свободной. Она, к сожалению, была длинней, тянулась к перевалу крутыми петлями. Но выбирать путь Прозоров не мог и гнал лошадей именно по этой дороге все дальше и дальше от городка в горы.
Пока еще через дырки в брезентовом тенте были видны в городке огни, ни Женя, ни Ашот, ни Сурен не проронили ни слова. Мчались молча, не веря в свое столь неожиданное и счастливое освобождение. Но как только двуколка заехала в лес и по тенту застучали ветви деревьев, Прозоров услышал их оживленные голоса и почувствовал, как на плечи ему легли чьи-то руки. Он быстро оглянулся. За спиной у него стояли Женя и Ашот.
Двуколку то и дело бросало из стороны в сторону, безжалостно трясло. В лесу было темно. Прозоров едва успевал следить, чтобы лошади не налетели на какое-нибудь дерево и не перевернули всех седоков. Но он все же разобрал взволнованный разговор Ашота и Жени.
– Спроси у дедушки, к утру будем у красных? – спрашивал Ашот.
– Не надо ему мешать, – возражала Женя.
– Ты спроси: может, пешком быстрее будет? В горах так бывает, – настаивал Ашот.
Прозорову захотелось успокоить его.
– Будем к утру. Непременно будем! – сказал он. А про себя подумал: «Если, конечно, ничего не случится. Хоть и коротка ночь, да не прост туда путь».
На подъеме кони пошли тише. Прозоров подстегнул их. Пока над горами висела ночь, от городка надо было уйти как можно дальше. Он сердцем чувствовал, что их уже хватились. И был совершенно прав. Когда беглецы были уже в лесу, Мещерский направил в больницу дежурного Сыча. Тот быстро прискакал на место, осмотрел все здание, но нигде не нашел охрану и был очень удивлен этим обстоятельством. Тогда он направился к докторскому дому. Как и полагалось ночью, в доме все было тихо, но в одном из окон горел свет. Сыч походил под окном, ничего не услышал, ничего через занавеску не увидел, однако беспокоить доктора не решился. Он снова направился в больницу. И на этот раз не нашел там ни души. Тогда он помчался назад.