Орден Сталина
Шрифт:
– Скажи, – на ходу обратился к другу Миша, – ты ведь нашел какие-то доказательства по Ярополку, да?
И, несмотря на боль в отбитом животе, на кровоподтек на лбу, на свой черт знает какой вид, Коля не смог сдержаться и широко улыбнулся.
– Да, всё здесь, – сказал он, слегка хлопнул ладонью по портфелю, и там что-то сухо зашуршало – как будто ящерица проползла по опавшей листве.
6
В одном Николаю и Мише повезло. Четырехэтажный дом стоял не на одной линии с пятиэтажным,
На лицо чекиста юноша теперь уже не смотрел: он не отрывал взгляда от стебельковского пистолета.
Капитан госбезопасности сделал первый выстрел, и Миша готов был поклясться: пуля пролетела так близко от головы его друга, что едва не задела спутанные Колины волосы. Но – это был промах; Мишина душа на мгновение наполнилась ликованием, и еще две перекладины остались позади.
Чекист выстрелил вторично и вновь промахнулся. Колин друг преодолел еще три или четыре ступени, ожидая, что вот-вот раздастся третий хлопок. Однако его всё не было, да и вообще никаких звуков сверху не доносилось. Кедров перестал спускаться, замер, уцепившись за ржавую перекладину, и прислушивался почти полминуты. Но ничего так и не уловил. Встряхнув головой – словно отгоняя наваждение – он продолжил движение вниз.
Миша не мог этого знать, но он оказался в мертвой для стрелка зоне уже тогда, когда стих звук второго выстрела. Зато Скрябин это понял и собирался уже лезть по пожарной лестнице следом за другом, но – не успел.
Стебельков как-то весь подобрался и, не сводя глаз с Николая, начал отступать в сторону чердачного окна. Удлинившаяся тень чекиста распласталась по чердачной мансарде, начала вползать в окно сквозь распахнутые рамы, а затем – у Коли возникло полное впечатление, что так оно и произошло: тень втянула за собой самого стрелка. Он скрылся за подсвеченными солнцем оконными стеклами, и Скрябин перестал его видеть.
Юноша бросился назад к вытяжной трубе, и тотчас раздались два новых хлопка. Одна пуля сбила краску с кровли в том месте, где Николай только что находился, а следующая – практически настигла его возле трубы. На Колиной левой руке, обнаженной по локоть, появилась багровая полоса ожога – след от чиркнувшей по ней пули. Но в следующий миг Скрябин был уже в укрытии.
Первым делом он глянул на руку, и по лицу его пробежала не то судорога, не то гримаса отвращения; он быстро отвел взгляд. Да и то сказать: ему было на что посмотреть, кроме этой пустяковой раны. Осторожно – прячась теперь с куда большей тщательностью, чем до этого, – он высунул из-за трубы голову и попытался заглянуть в чердачное окно на соседней крыше.
Стебельков с самого начала понимал: Скрябин при каждом его выстреле ухитряется без физического контакта толкать ствол «ТТ». Мало того: Стебелькову, в силу его специфических занятий в НКВД, было даже известно значение слова телекинез. Однако познания эти были чисто теоретическими и поверхностными, и Стебельков не представлял себе, каким именно образом наглый юнец воздействует на его пистолет. Но одно чекист подметил: мальчишка не сводит глаз с его оружия. И переместился в такую позицию, чтобы Скрябин потерял с его пистолетом визуальный контакт.
Сам же Стебельков сквозь разбитую форточку чердачного окна прекрасно видел Колино укрытие, и уж теперь ничто не мешало ему целиться. Когда слева от трубы возникло белое пятно рубашки, он мгновенно выстрелил, уверенный, что попадет Скрябину если не в сердце, то, по крайней мере, в плечо. И выстрел оказался точным, капитан госбезопасности успел это понять; зато в следующее мгновение он вообще перестал понимать хоть что-либо.
Над крышей четырехэтажного дома вспыхнуло второе солнце – куда более яркое и яростное, чем заходящее светило, которое опускалось теперь тускнеющим краем в облако. Вспышка эта поразила Стебелькова как своей силой, так и цветовой гаммой. Чекист мог побиться об заклад, что свет, плеснувший ему в глаза, был черным, хоть и знал наверняка: черного света в природе не бывает. Угольного цвета сполох на время лишил Стебелькова не только зрения, но как будто даже слуха и осязания.
Вспышку видели все: и граждане, столпившиеся возле Мишиного подъезда, и сам Миша, который только-только добрался до земли и чудом успел спрыгнуть с лестницы – до того, как частично ослеп, – и жильцы окрестных домов, находившиеся возле окон. И только один человек не был ослеплен черным светом: Николай Скрябин.
Секунду или две после выстрела он сидел, прикрывая зажмуренные глаза согнутой в локте рукой, а в другой руке сжимал портфель, обернутый теперь белой рубашкой. Край портфеля, выдвинутый из-за трубы, был навылет пробит стебельковской пулей.
Когда Коля отнял от лица руку и приоткрыл глаза, ему почудилось, что из пулевого отверстия всё ещё сочится черноватое сияние. На миг он отвел взгляд, но нет: что бы там ни вырвалось из портфеля при попадании в него пули, теперь оно исчерпалось полностью.
Скрябин снял с портфеля простреленную рубашку, осмотрел и с неохотой напялил на себя: разгуливать по улицам без неё было немыслимо. Во-первых, на боках и на груди у Николая проступали многочисленные синяки – давние на вид, явно приобретенные еще до схватки со Стебельковым. Во-вторых, ожог на руке следовало прикрыть. Коля не собирался смотреть на него, но боялся, что всё-таки посмотрит.
А затем, даже не поглядев в сторону соседней крыши, юноша направился к пожарной лестнице, засунул продырявленный портфель за пояс брюк и начал спускаться.
Сколько прошло времени, прежде чем зрение Стебелькова начало восстанавливаться, он и сам сказать не мог. Но – черная пелена у него перед глазами сперва приобрела фиолетовый оттенок, а затем – не сразу – начала зеленеть, так что сквозь неё стали видны контуры окружающих предметов. Среди них труба на соседней крыше более всего волновала чекиста, и он всё пытался разглядеть, не высовывается ли из-за неё рука или нога убитого мальчишки.