Орден Вероятности
Шрифт:
– Сюда надо обязательно добавить 20 человек, вот к этой деревне, – слышала я Ратиборов голос, упихиваясь вместе со всеми в душное нутро автобуса, пропахшее плохим бензином. – И еще 20 человек – вдоль берега Нары.
– А туда зачем, там же пустырь, – возразила Юлия.
– Нет, там дачи выстроили. Кто-то про аварию подумает – и все, перевесит.
– Вы что, разве можно вслух!
– Юля, не надо лезть. Я мастер – знаю, что можно и что нельзя! Я мысленно частушки пою. Все, трогаемся!
Через минуту я, подпертая мощным плечом Костика, смотрела наружу сквозь пыльное стекло и мяла на
По дороге я ни о чем толком не могла думать: от бензиновой вони и недосыпа трещала голова и подташнивало, а водитель автобуса во всю громкость включил колонки, в которых кто-то с выражением читал идиотские детские стишки-страшилки типа: «Маленький мальчик нашел пистолет – долго у стенки корчился дед». Мы тоже корчились, поскольку жесткие рессоры подкидывали нас на каждой неровности. В конце концов автобус вдруг свернул с асфальта прямо в поле, и тряска стала беспрерывной. Я вцепилась в спинку переднего сиденья.
– Маленький мальчик по стройке гулял, башенный кран в небо груз поднимал… – звучал голос из колонок. Да что за дебильная секта, какой во всем этом смысл?!
– …Груза не выдержал старенький трос: мальчик ушами к асфальту прирос!
– Ирочка, – пробасил Костик мне в левое ухо, – мы тебе объяснить не успели… Короче, мы сейчас будем отводить беду. Поэтому, кроме молитвы, ни о чем нельзя думать. Если будет какое-то, ну, предчувствие, или мысли нехорошие – ну, ты знаешь… Ты читай… короче… ну, эти вот стишки, – он вслушался, замялся и добавил: – Или еще можно песни…
– Дети в подвале играли в Гестапо, зверски замучен сантехник Потапов! – сверлил мне правое ухо настойчивый голос. Я закрыла глаза.
Автобус остановился минут через пятнадцать на краю обрывистого берега, среди высокого бурьяна.
Выпрыгнув наружу, я жадно глотнула влажный воздух, пахнущий крапивой. Уже светало, но краски пока не проявились, и все вокруг казалось черно-белым.
– Так, вниз пошли, к реке! – гаркнул помощник Ратибора, жилистый тип в тюремных наколках. – И там молитесь по распечаткам, пока я не скажу, что хватит! Ясно?!
– Да, брат Денис, – вразнобой, но с готовностью отозвались сектанты.
Слезть с обрыва нам удалось с трудом: некоторые поскользнулись, некоторые упали, и все – окрапивились. Сам берег оказался болотистым, но такие мелочи брата Дениса не волновали: он велел нам снять ботинки и молиться, стоя по щиколотку в тине, чтобы «перекрыть мысли этих» (он показал на ряд дачных домиков, видневшихся на другом берегу). В домиках не горело ни одного окна – там жили нормальные люди, которые видели десятый сон в такую рань, в отличие от нас.
Я поднесла распечатку к самым глазам – иначе было не разглядеть. «Тихо, ровно, ровно, гладко, раз, два, три, четыре… Тихо, темно, никого, проехали мимо, четыре, три, два один…».
Постоянные повторы слов «тихо» и «темно», наводили на невольные мысли, что где-то должно стать «громко» и «светло», но я вовремя спохватилась и не стала этого додумывать.
Все больше светало, и все больше холодало. Ледяной ил неприятно выдавливался между пальцев ног, вызывая в воде цепочки мелких пузырьков, по реке плыл голубоватый туман, и на той стороне с расстановкой куковала кукушка, будто отсчитывая кому-то век.
Я машинально проговаривала текст распечатки, но мысли мои давно оторвались от него и убрели в далекое детство.
Именно это время было у меня связано с множеством странностей и «примет». Про меня тогда говорили родителям: «Ой, какая она у вас чувствительная, вы ее в артистки отдайте: им как раз там много плакать надо». То-то бы эти люди удивились, узнав, что в последний раз я плакала больше двух лет назад…
А вот пресловутая чувствительность в детстве и юности основательно потрепала мне нервы. Лет с пяти ко мне стали приходить неожиданные мысли о будущих несчастьях. Причем я откуда-то знала, что долго задерживаться на них нельзя, иначе все самое страшное сбудется. И, чтобы этого не случилось, я начинала прыгать, петь или читать привязчивые стишки… Потом какой-то добрый врач прописал мне валерьянку, и нехороших мыслей стало гораздо меньше, а на те, что все же возникали, я старалась просто не обращать внимания. Это что же, я столько лет приучала себя к спокойствию и трезвомыслию, чтобы теперь снова верить в чушь, трястись и бояться подумать не то слово?!
Отвратительное место эта секта. Если бы не детдомовцы и Серый Брат, которых надо из нее вытащить, сбежала бы сегодня же, и плевать на задание. Все равно у Ратибора слишком мощная «крыша», чтобы его получилось легко привлечь. Да скорее молния с чистого неба ударит, чем этот жук получит хоть год условно…
Противная трель телефона пронеслась над рекой. После нее голос Дениса гаркнул сверху:
– Все, ребзя, закончили! Обратно давай!
Сектанты оживленно заподнимали головы к его ушастому силуэту, который рисовался на фоне рассвета.
– Ну что, получилось? Получилось, да? Отвели? – подпрыгивая от холода, спросила тощенькая сестра в огромном синем балахоне – ее имени я не помнила.
– Отвели, нормально, – неохотно буркнул Денис. – Давай в автобус.
Мою руку сжала холоднющая рука Кати.
– Видишь, Ирочка, как здорово? – хрипло спросила она и чихнула. – Мы только что целых трех человек спасли от аварии.
– Семью губернатора Горденко, да? – пропищала я в ответ.
– Ага. Так бывает: когда исполняешь хорошее желание, надо потом отвести плохое. Вот мы и отвели! – она улыбнулась, наморщив широкий нос.
У меня тоже, как говорится, от сердца отлегло. Что бы Ратибор ни выделывал с этим назначением губернаторов, главное, все остались живы. По дороге к автобусу я сорвала несколько колосков и отдала их Иштар: оголодавшая крыса выхватила их и застрочила зубами, как швейная машинка.
Стишки-страшилки водитель, слава тебе господи, выключил, и меня сразу стало меньше укачивать. На тряску я уже научилась не обращать внимания, поэтому почти не заметила, как мы с поля снова выбрались на дорогу. Вот только проехали по ней недолго.