Ордынская броня Александра Невского
Шрифт:
На следующий день похмелились. Алекса и сыновья потихоньку принялись за кузнечную работу. Что же касалось гостей, то те еще погуляли и отдохнули до вечера. К вечеру захмелевший Горислав объявил, что собирается остаться в Новгороде рядом с детками. Однако утром поедет на княжеское Городище и будет проситься в княжескую дружину, чтобы как-то снискать хлеб насущный и прокормить детей. Путята и двое молодых козлян, услыхав это, безотлагательно решили ехать вместе с ним и поступить в услужение к новгородскому князю Александру. Вечером задали хорошего корма коням и улеглись спать.
Встали с рассветом. Умылись ледяной водой из колодца. Трезвея, сливали друг другу из ведра на голову и фыркали от холода. Теща напоила теплым киселем. Вывели и заседлали коней, вздели доспехи, приторочили оружие и тронулись со двора. Неторопливо проехав улицами Славны, добрались до Знаменских ворот. За воротами пустили коней наметом по дороге на восток — в сторону Болотова поля. Затем проехали мост над Малым Волховцем, а от Волотова свернули на юг в сторону Ковалева, держа путь к Спасо-Нередицкому монастырю и княжескому Городищу. Утро уже полностью вступило в свои права, солнце грело и уверенно шло к зениту, когда козляне подъехали к воротам княжеского града. Десная створа ворот была открыта, но в воротах и на верхах вежи были вооруженные и доспешные вои, остановившие приезжих и потребовавшие объяснений, кто они и откуда. Горислав и Путята сошли с коней, приблизились к створам ворот и, отвечая на вопросы
Через десять минут обезоруженные козельские вои уже стояли перед князем Александром на княжеском подворье в окружении переславских гридей, отроков и новгородских кметей. Ратмир, приведший козлян, был рядом с князем. Высокий, широкоплечий, голубоглазый и светлорусый князь явно нравился Гориславу, ибо был «остромысл» не по годам и задавал вопросы со знанием дела. Более всего интересовало князя, как вооружены и уряжены татары. Дадеко ли бьют их пороки и какова сила и точность их ударов. Князь спрашивал, почему татарская рать так долго не могла взять Козельска, как устроен был Козельский град, и помог ли князь Михаил козлянам. Горислав разъяснял уверенно, обстоятельно и складно. Но на последний вопрос взялся отвечать Путята. Видно было, что ответы понравились князю, и он понял, что имеет дело с опытными и бывалыми воями. Молодые козляне — Вышеслав и Поспел лишь утвердительно кивали головами во время ответов старших товарищей и пытались вставить хоть слово. Когда же под конец Горислав добавил, что занимал в черниговской дружине место детского, что он и Путята повидали татар еще на Калке пятнадцать лет назад, то князь Александр и все окружавшие его в полном молчании и с великим уважением воззрели на старых козельских воев. После недолгого молчания князь спросил еще, почему козляне решили служить ему, а не черниговскому князю. Горислав отвечал, что в Новгороде на Славне у него семья, и что после того, как князь Михаил Всеволодович оставил Козельск, Вщиж, Дебрянск и другие города своей земли на произвол судьбы, служить ему он более не станет никогда. Эти же слова подтвердили и произнесли Путята, Вышеслав и Поспел. Более говорить было не о чем. Новгородский князь подошел к Гориславу, положил длань ему на десное плечо и молвил:
— Ти реклъ есмь. Буди тако.
У Горислав отлегло от сердца, и он благодарно поклонился князю. Все четверо поступали на службу в княжеский полк как простые гриди. Им показали в конюшне, где поставить коней, отвели место для отдыха и ночлега в гриднице, а для доспехов и оружия в оружной палате. Через день бывшие козельские вои уже несли дозорную службу в окрестностях Новгорода Великого.
Жаркий июль вступил в свои права. В Оденпе в русском храме на Собор Архангела Гавриила (13 июля) служили литургию. Нарядная Елена стояла и молилась в ошеей части храма вместе с матушкой и младшей сестрой. Правее их и ближе к солее стояли дядья, старшие братья Елены и еще несколько бояр. Среди них Елена выделяла одного лет двадцати шести — двадцати восьми от роду статного и красивого ликом. Он был наряден и, казалось, весел, ибо у него сей день были именины. Звали его Гаврилой Борисовичем. Он был старшим сыном бывшего новгородского тысяцкого Бориса Негочевича — ярого сторонника покойного посадника Внезда Водовика. Говорили про Гавриила, что он был храбр и дерзок, не раз дрался в сечах против воев Ярослава Всеволодовича, псковичей и поганой литвы. Да и по его лику было видно, что он смел, умен и благороден. Елена уже не первый раз видела его здесь в храме и успела заметить, что Гаврила Борисович вместо молитвы часто смотрит на нее с восхищением и не может оторвать очей. Они уже не раз приветствовали друг друга при встрече поклонами, причем он улыбался Елене, сияя очами, и пытался заговорить. Однако она избегала разговора. Вот и сейчас он как нарочно встал позади ее братьев, почти вровень с ней, и искоса посматривал на нее. Ей льстило это. Но мысли об Александре не давали ей покоя, и она стыдила себя за то, что этот боярин нравится ей.
Служба в храме шла своим чередом. Но мысли Елены были совсем далеко от того, о чем говорилось или пелось в молитвах. Ее терзали тяжелые и противоречивые чувства. Она вспоминала Александра, мысленно просила у него прощение за то, что давно не могла написать ему и сообщить что-то о себе. Он, наверное, ждал вестей и мучился. Но Елена сама постоянно была в этих муках. В муках ожидания, в муках безысходной любви и желания. Как она устала от всего этого за последние два года. Она так редко могла видеться с Александром, так редко целовать его и делиться с ним своими чувствами и мыслями. И даже, когда они встречались где-нибудь тайно и, как правило, в черных избах простолюдинов или смердов на одну ночь, он всегда был озабочен своими княжескими делами и мало говорил с ней о любви и их будущем. Да, она невероятно устала ждать и терпеть, смиряться и прятаться, бояться каких-то диких татар. Как ей хотелось открыться во всем родным и близким. Как хотелось пойти с ним под венец и зажить так, как живут после свадьбы молодые жена и муж. Да, но братья с дядьями сделают все, что бы ни она, ни матушка никогда не возвратились в Новгород. Здесь, в Медвежьей Голове, Елена окончательно поняла, что с Александром ей не испытать счастья. Но она, вероятно, могла достичь его с этим, пусть еще мало знакомым, но любящим ее, молодым и красивым, смелым, дерзким, независимым от уз власти и обстоятельств человеком. Она с теплом посмотрела в сторону Гаврилы Борисовича, и глаза их встретились. Румянец покрыл ее ланиты, и она опустила очи.
Сомнение вновь шевельнулось в ее голове, потому, что она своим женским сердцем и естеством вдруг услышала и почувствовала что-то крохотное и теплое, но сильное и великое внутри себя. Словно очнувшись от сна и не веря себе самой, Елена вдруг вспомнила, поняла, что, скорее всего, есть еще одно обстоятельство, которое может помешать ей устроить жизнь с этим новым, но интересным и сильным человеком. С их последней встречи с Александром прошло уже более шести седмиц… Потому надо было торопиться и скорее решаться на что-то. От этих мыслей ей стало немного дурно и показалось, что в храме слишком душно. Елена перекрестилась и обмахнула себя краем большого плата. Румянец разлился по ее лицу, и она почувствовала сильный приступ тошноты, подступивший к ее гортани…
Неле возвратилась в Оденпе в конце сентября. Она остановилась все в том же доме. Но теперь сняла лишь две комнаты, поселившись там со своей девушкой-служанкой. Почти два года она не была здесь, а жила у отца и сестры в Риге. Когда до нее дошла страшная весть о том, что почти все ополчение Оденпе погибло в сражении под литовским городом Шяуляем, она более месяца ждала, молилась и надеялась увидеть Иоганна. По словам нескольких воинов, «чудом выживших» в битве и видевших его в момент отступления христианского войска, Иоганн храбро дрался, прикрывая отход раненых товарищей. Это известие лишь некоторое время вдохновляло Неле. Однако надежды на то, что Иоганн цел и невредим, таяли с каждым днем. Ей все чаще стала приходить мысль о том, что он, возможно, ранен и попал в плен к язычникам. Это заставило ее собраться и отправиться в Ригу, искать помощи у отца, сестры и ее богатого и влиятельного свекра. Ведь именно благодаря ему отец пять лет назад отыскал их в Новгороде и возвратил домой. С этими мыслями и надеждами она приехала в Ригу осенью 1236 года. Однако и там оказалось все непросто. Отец ничего не сообщил младшей дочери о своем участии в походе на литву и о своем серьезном ранении, полученном в том же сражении, где пропал и Иоганн. Рыцарь Пауль фон Горст был в постели. От тяжелого удара, полученного в грудь, сбившего его на землю с коня, и последовавшего перелома бедренной кости, он потерял способность передвигаться. Увидев в постели бледного и изнемогавшего от боли отца, Неле взялась ухаживать за ним. Со своей просьбой обратилась к сестре. Анхен, в свою очередь, попросила своего свекра Иоахима Бора, и тот обещал начать поиски. Всем тогда, правда, было нелегко. Ясно было, что этот влиятельный и богатый человек озабочен многими подобными просьбами. Сестра уже растила двоих детей. За год до приезда Неле у нее родилась маленькая дочь. А старшему — сыну было уже четыре годика. Неле любила детей и радовалась за сестру. С удовольствием брала на руки малышку и целовала белокурого племянника. По-доброму завидовала сестре. Но ее личная жизнь еще не определилась, она не могла позволить себе такого же женского счастья.
Дела между тем шли своим чередом. Отец стал поправляться, встал на ноги, но службу у Иоахима Бора нести уже не мог. Дела у купца шли все лучше, ибо в те годы положение в землях Ливонского ордена было спокойным. Анхен в очередной раз стала беременна. Однако никаких известий об Иоганне не приходило. Иоахим Бор неоднократно посылал своих торговых агентов из леттов в Литву, но те возвращались ни с чем. Месяц шел за месяцем, время тянулось в ожидании, но они были тщетны. Отчаявшись, она уже было собралась ехать в Литву сама и узнать хоть что-то. Пусть даже удастся найти могилу Иоганна и поклониться ей. Но родственники вовремя отговорили ее от этой безумной затеи. Сидеть же и ждать в Риге она уже больше не могла. Наконец решила вернуться в Оденпе в надежде, что, может быть, Иоганн, если жив, возвратится туда же и будет искать ее там. Или, может быть, хоть кто-то, из попавших в плен в Литве, возвратится домой и расскажет ей что-то о женихе.
Приехав в Оденпе, она нашла все без изменений. Да, немногие возвратились из плена, но об Иоганне никто ничего не знал. Отчаяние вновь стало охватывать ее, и она в очередной раз решила обратиться к Святой Деве с просительной молитвой. В воскресный день она пришла в белокаменный собор в замке помолиться во время мессы. Романский храм, где она неоднократно бывала с Иоганном, заметно вырос за эти годы. Каменные стены его были подняты высоко и строители уже начинали выкладывать своды. Однако в храме еще стояли строительные леса, крыша была деревянной. Неле поставила свечи перед деревянными скульптурами Святой Девы, святых апостолов Петра и Павла, села на скамью близ каменного столпа у левого нефа и стала молиться. Время, казалось, остановилось. Запах благоуханного ладана, тающего воска горящих свечей, торжественные звуки органа, высокие юношеские голоса хора успокоили ее. Легкие слезы облегчения побежали из ее глаз. Она молилась Святой Деве, и молитва ее была трепетна и легка. Вдруг что-то неприятное и недоброе, словно туча на светлом небе среди ясного дня, смутило и прервало ее молитву. Инстинктивно и с испугом она стала внимательно оглядывать окружающих и, к своему ужасу, увидела правее знакомые зеленые глаза. Рослый рыжеволосый мужчина, стоявший у столпа правого нефа, пристально и бесцеремонно наблюдал за ней. В его холодных и наглых глазах не было и тени стыда. Когда Неле увидела его, он лишь слегка склонил голову, приветствуя ее, и продолжал смотреть не отрываясь. Не раздумывая, женщина поднялась со скамьи и пошла к выходу. Когда она вышла из собора, развернулась, чтобы перекреститься и поклониться образу над порталом, то неожиданно для себя увидела его перед собой. От испуга и негодования она чуть не вскрикнула, но сдержалась. Он стоял перед ней, уверенный в своей силе и неотразимости. На нем было европейское платье, а на цепи поверх одежды наперсный латинский крест. Он еще раз поклонился ей, неожиданно, властно и смело взял кисть ее правой руки, склонился и поцеловал ее пальцы. Все с тем же негодованием она отдернула руку и с трудом удержалась, чтобы не ударить его по лицу. Он, понимая, что она сейчас уйдет, быстро и неплохо заговорил по-немецки. Поздоровался, спросил, куда она идет, и попросил разрешения проводить ее. Его наглые самоуверенные глаза съедали ее. Она кратко отказала ему и развернулась спиной, собираясь уходить. Однако он продолжал говорить, и она на несколько мгновений задержалась, слушая его. Он говорил ей, что искал ее все эти годы, потому что любит и хочет ее. Любит безумно, любит так, что уже ничего не может остановить его, потому что жених ее погиб, и теперь только он может занять его место. Он говорил, что отныне будет следить за ней и не отпустит ее никуда, не даст ей уехать из Оденпе. Говорил, что богат, что теперь служит в Оденпе у Герпольта — князя Ярослава Владимировича и хорошо знает всех членов городского конвента, что ему доверяет сам фогт и что он сделает ее счастливой. Затем, помолчав несколько секунд, спросил, что он должен сделать, чтобы добиться ее руки. Но она, не поворачиваясь к нему, лишь отрицательно покачала головой и просила его оставить ее. Затем быстро пошла прочь. Он же произнес ей вслед, что она напрасно противится своему счастью, и что он все равно добьется своего. Больше Неле не появлялась в замке.
Обдумывая, как ей быть дальше, она боялась выходить из дома на улицу несколько дней. Наконец в воскресенье она уговорила свою девушку проводить ее в русский храм на литургию. Стояло прохладное и ясное октябрьское утро. Сияло солнышко. На березах и кленах желтели листья. Неле и ее девушка, одетые празднично, почти по-русски, вышли из дома, и направились в сторону русского храма. Никто, казалось, за ними не следил. Когда они подошли к храму, там звонили. Было очень оживленно и празднично. Явно в храме намечалось какое-то торжество. Войдя в церковь, Неле поняла, что здесь собираются венчать молодых. Раннюю литургию уже сослужили, и девушка поняла, что опоздала к службе. Однако ей захотелось еще раз увидеть православный обряд венчания, и она осталась. Приглядевшись к молодым, она увидела, что жених — мужчина лет двадцати восьми, богато одет, высок, широк в плечах и строен, лицом благороден и смел. Черты лица невесты были тонки. Из-под платка выбивалась прядь темно-русых густых волос. Лицо ее казалось печальным. Священник вложил в руки молодым свечи, и служба началась. Давно Неле не видела православного венчального обряда. С тонкой грустью и печалью смотрела она на молодых. Когда священник повел их вокруг аналоя, то Неле присмотрелась. Ей показалось, что невеста уже понесла дитя. Печально улыбнувшись, Неле отвернулась и вдруг увидела в левом ближайшем ко входу углу храма глаза, пристально смотревшие на нее. Она не испугалась, потому, что это были глаза монаха-черноризца. Поверх его головы был капюшон, из под которого выбивались пряди седых волос. Длинная седая борода и усы обрамляли лик. Рядом с ним стоял такой же монах, одетый в черное, только ликом моложе. Глаза первого показались знакомы Неле, и она решилась подойти и попросить благословения у мниха. Пройдя среди людей, пришедших посмотреть на венчание, девушка подошла к монаху, поклонилась ему и по-русски тихо спросила: