Орел девятого легиона
Шрифт:
– Как-нибудь я тебе все расскажу.
– Я подожду, – отозвалась она.
Они сидели рядом и изредка перебрасывались словами, но больше молчали; иногда они быстро, с улыбкой, переглядывались, но тут же отводили глаза. Они вдруг стали стесняться друг друга. Марк сообщил ей, что Эска больше не раб, и думал, что она удивится. Но она не удивилась и только заметила:
– Да, Нисса мне говорила, когда вы уехали, и я порадовалась за вас обоих.
Они опять замолчали. За спиной у них среди раскачивающихся голых веток дикой груши запел дрозд, ветер подхватил песенку и швырнул вниз. Они одновременно обернулись и посмотрели на певца с шафранно-желтым клювом, качающегося на фоне холодной небесной голубизны. Марк сощурился от яркого солнца и тоже засвистел, а дрозд, кланяясь вместе с веткой, словно отвечал ему, раздувая в экстазе горлышко. Затем на солнце вновь набежало облако, и яркий мир погас.
В тот же момент они услыхали стук копыт по мокрой мостовой – по улице шла лошадь, потом остановилась – то ли перед их домом, то ли перед соседним, Марк не разобрал.
Дрозд еще продолжал заливаться, но когда Марк взглянул на Коттию, лицо ее омрачало не только набежавшее облако.
– Марк, что же ты теперь будешь делать? – спросила она.
– Теперь?
– Да, когда ты опять здоров. Ведь ты совсем поправился? – И быстро добавила: – Нет, наверное, не совсем, ты сейчас так хромал, гораздо больше, чем год назад перед отъездом.
Марк рассмеялся:
– Всю зиму я провалялся, как больной барсук, но сейчас я с каждым днем набираюсь сил.
– Правда?
– Правда.
– Так что же ты будешь делать? Вернешься в легион?
– Нет. В небольшой схватке я еще справлюсь, но идти с когортой маршем от порта Ития в Рим, делая по двадцать миль в день, я уже не могу. И уж, во всяком случае, я не гожусь на плацу.
– На плацу! – с негодованием повторила Коттия. – Видела я их плац через ворота походного лагеря. Вышагивают по прямым линиям, вытягивают враз ноги, перестраиваются по-всякому, а какой-то ими командует и ревет, как бык. Какое это имеет отношение к настоящим сражениям на войне?
Марк стал поспешно соображать, как бы получше объяснить ей, какое это имеет отношение, но он зря старался, она продолжала, не ожидая ответа:
– А раз не вернешься в легион, что же тогда?
– Еще не знаю.
– Может быть, поедешь домой?.. – начала она, но тут смысл этих слов дошел до нее, и глаза ее сделались испуганными. – Ты уедешь в свой Рим и заберешь с собой Волчка и Эску?
– Еще не знаю, Коттия, честное слово, не знаю. Почему-то я не думаю, что вернусь на родину.
Но Коттия не слышала его.
– Возьми меня с собой, – вырвалось у нее. Она чуть не плакала. – Скоро город обнесут стеной. Ты же не оставишь меня в клетке! Ты не можешь меня оставить! Ох, Марк, возьми меня с собой!
– Даже в Рим? – Марк не забыл ее прежней ненависти ко всему римскому.
Коттия вскочила на ноги, Марк тоже встал.
– Да! – выпалила она. – Куда угодно, только с тобой.
Две волны чувств нахлынули на него одна за другой, слившись воедино. Первая – радость от обретения, вторая – отчаяние от утраты… Как объяснить, что, не владея в мире ничем, даже ремеслом, он не имеет права брать ее с собой?
– Коттия… – начал он с несчастным видом. – Коттия, милая моя, ничего из этого…
Но он не успел закончить фразы: послышался взволнованный голос Эски:
– Марк! Где ты?
– Я тут! Иду! – крикнул в ответ Марк и схватил Коттию за руку. – Пока идем со мной.
Опять брызнул дождь, но при этом показалось солнце, и дождь сверкал на лету. Волчок встретил их во дворе и с веселым лаем закружил около них, вытянув прямой пушистый хвост. Сразу за Волчком следовал Эска.
– Только сейчас пришло. – Он протянул Марку тонкий запечатанный свиток папируса.
Марк взял папирус и удивленно поднял брови при виде знака Шестого легиона на печати. Коттия, Эска и Волчок тем временем здоровались друг с другом каждый на свой лад. Взламывая печать, Марк случайно поднял взгляд и увидел приближавшегося дядю Аквилу.
– Открыто проявлять любопытство – одна из привилегий старости. – Дядя остановился, возвышаясь над всей группой, столпившейся у колоннады.
Марк раскатал шуршащий лист папируса. Ярчайший свет слепил ему глаза, и написанные слова плыли посреди красных и зеленых пятен. «Центуриону Марку Флавию Аквиле от Клавдия Иеронимиана, легата Шестого Победоносного, привет!» – начиналось письмо. Марк пробежал глазами убористые строки до конца, потом поднял голову и встретил взгляд широко раскрытых золотистых глаз Коттии.
– Уж не колдунья ли ты из Фессалии [24] ? Или ты просто ясновидящая? – проговорил он и снова уткнулся в письмо. Потом принялся читать его вторично, на этот раз внимательнее, вдумываясь в написанное и пересказывая главное вслух: – Легат изложил дело в сенате, и сенат вынес решение, какого мы и ожидали. Но легат пишет еще: «…в знак признания заслуг перед государством, неявность коих не делает их менее значительными…» – Эска, отныне ты – римский гражданин.
Вид у Эски был озадаченный, даже слегка встревоженный.
24
Считалось, что в этой области Древней Греции многие женщины – колдуньи.
– Я не совсем понимаю. Что это значит?
Означало это многое, а главное – права и обязанности. Это могло означать также, что его ухо как бы переставало считаться обрезанным, и уже не имело значения то, что он был прежде рабом. Эска узнает это потом, позднее. В его случае это еще означало своего рода почетное освобождение, деревянный меч гладиатора, завоевавшего себе свободу на арене.
– Считай, что ты завоевал деревянный меч, – сказал Марк и увидел, что до Эски, бывшего гладиатора, начинает доходить смысл сказанного.
– Легат пишет, что за те же услуги, – продолжал Марк, – мне дают пособие выслужившего срок центуриона, командира когорты. Выплачено оно будет по старинке – частично в сестерциях, частично землей. – Помолчав, он принялся читать все подряд, слово за словом: – «По установленному обычаю, земля жалуется в Британии, поскольку здесь проходила твоя последняя военная служба. Но мой добрый знакомый, один из сенаторов, написал мне, что если ты пожелаешь, нетрудно будет поменять здешний надел на землю в Этрурии, откуда, если не ошибаюсь, ты родом. Официальные документы в свое время дойдут до вас обоих, но коль скоро замедленность хода бюрократической машины общеизвестна, я надеюсь быть первым, от кого ты узнаешь эту новость».