Орел и Волки
Шрифт:
— Если мы покинем Британию? — Катон был удивлен. — Ты полагаешь, что это возможно?
— Будущее начертано на слое пыли, Катон. Легчайшее дуновение может все изменить в нем.
— Весьма поэтично, — улыбнулся Катон. — Но Рим высекает свое будущее на камне.
Тинкоммий рассмеялся, услышав столь остроумный ответ, потом стал серьезным:
— Ты и впрямь думаешь, что вы избранный судьбой народ?
— Это то, что нам внушают уже с колыбели и чего мировая история пока еще не опровергла.
— Кое-кто мог бы назвать это высокомерием.
— Мог
Тинкоммий испытующе посмотрел на Катона:
— А сам-то ты веришь в это?
— Ну, в предначертанность у меня веры нет, — пожал плечами Катон. — И никогда не было. Все, что творится и с нами, и в мире, обусловлено действиями людей. Мудрые люди строят собственную судьбу, насколько это возможно. Остальное зависит от случая.
— Это странная точка зрения, — нахмурился Тинкоммий. — У нас есть боги и духи, которые управляют всем в нашей жизни. У вас, римлян, тоже много богов. Вы ведь, наверное, почитаете их?
— Богов? — поднял брови Катон. — Мне кажется, Рим ежедневно придумывает нового бога. И похоже, всем нам не по себе, если этого почему-то не происходит. Римлянам нужна новь.
— Ты очень странный…
— Погоди-ка, — прервал атребата Катон.
Он уже некоторое время наблюдал за выделявшимся огромным ростом и могучим сложением, покрытым татуировками бриттом, с боевым кличем наносящим размашистые удары по тренировочному столбу и уже вдрызг измочалившим свою дубинку.
— Эй, ты. Ты! Стой!
Воин остановился, тяжело дыша. Катон взял из тележки учебную деревяшку и подошел к нему.
— Ты должен колоть, а не рубить. Гладиус — не тесак.
Он продемонстрировал серию выпадов и кинул дубинку воину, который, однако, покачал головой и проворчал:
— Это недостойный способ сражаться!
— Недостойный! — с трудом сдержал смех Катон. — В битве важен не способ, а результат. Мне плевать, как ты выглядишь, я хочу, чтобы вы убивали врагов, а не они вас.
— Я бью врагов с лошади, а не с земли! — отрезал воин. — Ни пастухам, ни пахарям я не ровня.
— Неужели? — Катон повернулся к Тинкоммию: — А что в нем особенного?
— Он из касты воинов, а те с младенчества на конях. И относятся к этому весьма щепетильно.
— Понятно, — кивнул Катон и призадумался, памятуя о том, каким уважением пользуется кельтская конница в легионах. — А другие из этой касты среди рекрутов есть?
— Как не быть? Думаю, наберется не одна дюжина.
— Ладно. Я поразмыслю над этим. Может быть, нам стоит обзавестись небольшим отрядом конных разведчиков. Когда мы начнем выслеживать дуротригов, они нам пригодятся.
— Са! — отозвался воин и с мрачной улыбкой провел пальцем по горлу.
И тут, завидев еще одного здоровенного бритта, Катон замер на месте. Среди новобранцев — с хмурой улыбкой на покрытой синяками и ссадинами физиономии, со вспухшим сломанным носом — стоял Артакс.
— Тинкоммий, а он что здесь делает?
— Артакс? Пришел учиться римской манере сражаться. Вместе со всеми. Явился сегодня утром. Похоже, ты, вернее твой урок, произвел на него сильное впечатление.
— Забавно.
Катон воззрился на знатного атребата, и тот бестрепетно выдержал его взгляд. Вообще-то молодому центуриону совсем не хотелось, чтобы рядом с ним отирался человек, которого он подверг публичному унижению. Наверняка в груди гордого и надменного бритта кипит обида. Однако с политической точки зрения, скорей всего, будет правильным разрешить родичу Верики занять место в когорте. В конце концов, раз уж он добровольно на это пошел, то, возможно, им движет не одна только злоба. Да и уязвленное самолюбие для амбициозного человека — хороший стимул быть во всем впереди. Не исключено, что в его лице Верика получит замечательного солдата.
Не исключено. Но на всякий случай — по крайней мере, на первых порах — стоит держать ухо востро и остерегаться.
Во второй половине дня Макрон брал обучение на себя, переходя от отработки приемов ведения боя к строевой подготовке. Это было трудненько, ибо если что такое меч и копье атребаты прекрасно знали и сами, то ходить строем в ногу, одновременно поворачиваться, останавливаться по команде и вообще делать что-либо, как один человек, они никогда не умели и не пытались. Однако где-то через неделю даже самые разболтанные из них научились довольно сносно маршировать, почти не путаясь и не сбиваясь.
Каждый день обучения заканчивался быстрым маршем вокруг городских стен, после чего, когда уже начинало смеркаться, люди возвращались на территорию базы и им по подразделениям раздавали паек. Пожалуй, регламентированное завершение дня больше всего удручало местных воинов. Стоило пропеть трубе, как инструкторы загоняли обучающихся в палатки и следили, чтобы все легли спать, а над не потушенными к тому моменту кострами переворачивали котлы. О выпивках, сопровождающихся нестройным пением и непристойной мужской похвальбой, не могло быть и речи, а ведь все это составляло неотъемлемую часть кельтского образа жизни. По мнению Макрона, напряженный режим тренировок требовал полноценного отдыха, и, когда Тинкоммий заговаривал о сетованиях новобранцев, старший центурион категорически отказывался делать поблажки.
— Нет, нет и нет, — твердил Макрон. — Стоит дать на миг слабину, и прощайся навек с дисциплиной. Это трудно, но не труднее, чем многое в солдатской жизни. А раз уж они жалуются на то, что их рано укладывают в постельки, значит, не больно-то устают. Завтра по окончании тренировки я прогоню их вокруг Каллевы бегом, а не бабьим прогулочным шагом. Посмотрим, что они тогда запоют.
После пробежек ропот вроде бы унимался, правда, в утренние обходы Катон все равно видел перед собой ряды кислых лиц. Чего-то этим двум новоиспеченным когортам недоставало, может быть, чувства локтя. Это соображение мучило молодого центуриона, и как-то, ужиная с Тинкоммием у Макрона, он решился обозначить проблему.