Орел и Ворон
Шрифт:
— Уже отлежался…
Я отрицательно махнул головой и одновременно с тем жестом попросил воды, указав на флягу.
Живительная, пусть и чересчур теплая, отдающая древесным привкусом влага прокатилась по горлу. Стало заметно легче…
Вдруг за пологом шатра послышалась громкая солдатская ругань, следом раздались крики наемников, за считанные мгновения ставшие просто оглушительными и доносящимися со всех сторон. Негодующих голосов очень много — и судя по тому, что друзья успели до меня донести, бунт, способный вспыхнуть в любую минуту и под любым предлогом, как раз сейчас и вспыхнул!
Начавшись,
Я направился к выходу, напрочь забыв о том, что собирался ни во что не встревать — но дорогу мне преградил финн. К слову, «Степана» природа ведь также не обделили ни ростом, ни силой!
— Не надо тебе туда, командир. Я же говорил: пусть делают что хотят! Это не наш спор… Больше нет.
Я молча посмотрел сержанту в глаза. И поколебавшись пару мгновений, лапландец также молча отошел…
За палаткой вовсю бушует толпа.
Нетвердой походкой я двинулся вперед, придерживаемый следующим позади Джоком, вместе с шотландцем проталкиваясь через кричащий народ.
— Нас ведут на убой! Наши жены оставлены на произвол судьбы, наши семьи голодают!!! — на бочку забрался раскрасневшийся от крика финн, один из рейтарских командиров. Вокруг него столпились собственные всадники — и плотно обступившие их ландскнехты.
— Мы не будем больше этого терпеть! Нас уводят вглубь бескрайней Московии, чтобы мы сгинули здесь!
— Да! Еще и жалование не платят! — подхватил пехотинец, стоящий в первом ряду.
— Значит, теперь нам должны выплатить жалование в двойном размере! Иначе плевал я на все это!
— Да-а-а!!!
Толпа воодушевленно откликнулась на предложение увеличить плату. Да еще бы наемники его не поддержали!!!
— Мои товарищи уже ушли со знаменами! — продолжает надрываться финн с окладистой бородой, — А я остался здесь, чтобы вразумить вас! Это не наша война!!!
— Московиты не выполняют своих обещаний! Они не собираются платить, пока мы живы — ведь когда поляки перебьют всех нас, жалование станет некому получать! — финна горячо поддержали откуда-то слева.
— Вернемся под Тверь и возьмем город!!!
Где-то в стороне раздалось уже совершенно неожиданное требование, которое, впрочем, не получило широкой поддержки. Зато совсем рядом со мной раздался яростный крик:
— Да я сам видел, что когда ударили польские гусары, московиты первыми побежали грабить наш обоз!
Это уже полная чушь. Я прекрасно видел, как сражаются ратники Скопина-Шуйского в последней битве — дрались они не хуже нашей пехоты и уж точно не собирались грабить обоз! Хотел было уже крикнуть, что это ложь (представив перед внутренним взором, как разъяренные ландскнехты топчут нас с Джоком), но вовремя увидел, что сквозь толпу следует Якоб Делагарди с верными телохранителями, разрезая ряды недовольных, словно крылатые гусары ряды легкой конницы! Негодующие крики стали стихать, а народ пусть и нехотя принялся расступаться… Генерал же, поравнявшись с мятежным рейтаром, вышиб бочку из-под финна сильным и резким ударом ноги, не проронив при этом ни звука! Бунтарь нелепо взмахнул руками и покатился по земле… А командир корпуса выхватил шпагу и приставил ее к горлу беспокойного подчиненного:
— Интересно, что будет дальше…
Вполголоса прозвучавший вопрос озвучил приветливо улыбнувшийся мне знакомый уже рыжий командир доппельзольднеров, замерший по левую руку от меня. Я рассеянно улыбнулся в ответ…
— Бунтовать!!! — лицо Делагарди буквально побурело от гнева, — Дезертировать со знаменами! Иуды!!!
Поверженный кавалерист отчаянно вжался в землю. Острие шпаги опасно щекочет его кадык! Всего лишь небольшой нажим руки Якоба, и…
— Я тебя как жука сейчас проткну, сволочь ты мятежная! — я в первый раз вижу кондотьера в подобном гневе. Впрочем, по совести сказать, он кажется мне каким-то неестественным что ли… Будто Понтуссон не только срывает злость, но одновременно с тем и на публику играет. Будто как с детьми, которых громко-громко ругаешь и пугаешь наказанием, не желая, впрочем, переходить от слов к действиям…
— Думаю, нам стоит вернуть мятежных рейтар и тех, кто ушел с ними, не допустив грабежей мирного населения. — Христиер Зомме вышел из-за спин пехотинцев, продемонстрировав всем помятую в последнем бою кирасу, — Иначе это скажется на нашем имени и чести!
— Нам не платят деньги! Какая честь! И вообще…
Из толпы донесся новый крик, но полковник тут же развернулся на голос очередного бунтаря — и тот оборвал свою речь на полуслове. Однако вперед выдвинулся старый англичанин, капитан мушкетеров, имеющий определенный авторитет среди солдат. Совершенно не боясь генерала и его правой руки, он громко заявил:
— Зачем нам возвращать тех, кто ушел, зачем сражаться с поляками? Покинувшие лагерь поступили в соответствии с первым законом наемников. А закон этот прост: нет денег — нет войны.
Поняв, что именно сейчас все висит на волоске — иными словами, что час мой настал! — я как можно громче выкрикнул:
— У нас договор с князем! А у нашего нанимателя, шведского короля — договор с московитским царем! Все, кто уходит в ночи, словно воры, таковыми и являются. А я остаюсь. Ибо еще не забыл о чести и преданности командирам!
Зомме услышал меня — и, повернувшись в мою сторону, благодарно кивнул. А вот англичанин, которому я, собственно, по-своему даже обязан, испепелил гневным взглядом — но промолчал.
— Собирайте отряд, полковник. Вы отправитесь за дезертирами и их знаменами.
Отдав приказ, Делагарди убрал шпагу от шеи финна, распластавшего на земле, словно поверженный точным выстрелом вепрь. А Зомме тотчас склонил голову:
— Слушаюсь!
Генерал же, развернувшись к остальным наемникам, твердо заявил:
— Я даю свое слово, что деньги будут выплачены согласно договору. Московиты уже давно собирают золото и серебро — и если они не смогли его прислать, то не потому, что желают обмануть нас, а потому, что мятежники в силах перехватить обоз с нашей платой. Разобьем их — и получим все, что нам причитается, до единого сольдо!
Собравшиеся ответили угрюмым молчанием, но никто не попытался перечить генералу. И тогда Якоб воскликнул уже громче и резче, не уговаривая — приказывая:
— А теперь разойтись — и преступить к своим обязанностям!