Орел нападает

Скэрроу Саймон

Сооружение заняло вертикальное положение, и вскоре сомнений в том, чем именно оно является, не осталось ни у кого: на фоне заката вырисовывалось грубое подобие человеческой фигуры, кое-где пронизываемое насквозь лучами заходящего солнца.

Плетеное чучело.

Легат повернулся к Боадике:

— Спроси своего родича, когда, по его мнению, друиды приступят к обряду? Когда запылает огонь?

— Завтра вечером, — был ответ. — В канун праздника Первых Почек. Именно тогда супруга и отпрыск вашего генерала умрут.

Катон придвинулся поближе к легату:

— Командир, не думаю, что теперь ответ командующего имеет значение.

— Ты прав. С рассветом мы начнем штурм.

Катон,

однако, прекрасно знал, что штурму сначала будет предшествовать длительный артиллерийский обстрел крепости и лишь потом к ней покатятся первые волны солдат. А вдруг снаряды не сломят стойкости дуротригов и они смогут отбить натиск римлян? В любом случае у друидов будет достаточно времени, чтобы совершить ритуал.

Положение пленников так усложнилось, что Катона едва не охватило отчаяние. Мысли его заметались, торопливо вырабатывая безумный по дерзости план. Риск был огромным, но теперь ему казалось, что это единственная возможность спасти госпожу Помпонию и Аэлия от жертвенного сожжения в недрах громадной плетеной куклы.

— Командир, думаю, у нас есть еще шанс, — тихо произнес он. — Прошу выделить в мое распоряжение два десятка хороших бойцов. И Празутага.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Задолго до утренней зари территория перед главными воротами крепости наполнилась движением и звуками. Землю выравнивали и с тяжелым стуком утрамбовывали под площадку для метательных механизмов. В ночи натужно громыхали колеса подвод, на которых доставляли катапульты и клети с увесистыми смертоносными дротиками. Надсадно кряхтели люди, собирая вспомогательные опоры из громоздких деревянных деталей, закрепляя тросы, вставляя, куда следует, оси воротов, скобы и рычаги. Дуротриги высыпали на валы возле ворот, силясь рассмотреть, что происходит в темноте ниже по склону. Они пробовали для освещения пускать в сторону римлян зажигательные стрелы, однако оставлявшая желать лучшего дальнобойность варварских луков позволяла лишь некоторым из этих снарядов перелетать за наружную насыпь, так что приготовления латинян скрывал мрак. Не удалось ничего выведать и высланным из крепости патрулям. Римские заслоны под покровом ночной темноты выдвигались навстречу лазутчикам и завязывали с ними схватки вплоть до тех пор, пока туземцы не сочли за благо убраться за частокол.

При первых же проблесках утра Веспасиан отдал Первой когорте приказ выдвинуться на исходную позицию и ждать сигнала. Головному отряду была придана небольшая команда механиков с осадными лестницами и тараном. Одну центурию вооружили короткими луками, чтобы та стрельбой с близкого расстояния обеспечила прикрытие штурмовикам. Почти невидимый в предрассветной сереющей мгле, молчаливый строй легионеров замер в полной готовности к бою. Это касалось как остро отточенного оружия, так и солдатских сердец. В них господствовала доведенная чуть ли не до фанатизма решимость разбить неприятеля, хотя, конечно, с ней мешались и тайные страхи, вполне естественные в преддверии столь опасного дела. То, что лобовой штурм хорошо укрепленной твердыни гораздо рискованнее самого ожесточенного полевого сражения, понимали даже зеленые новобранцы.

Все знали, что ровно с того момента, как метательные машины прекратят обстрел частокола, на штурмовую когорту тут же обрушится яростный ливень стрел и камней. Кроме того, вынужденные взбегать по прихотливо развернутым пандусам пехотинцы неизбежно начнут подставлять вражеским лучникам с пращниками свои фланги. Но самый страшный шквал несущих гибель снарядов захлестнет атакующих

во время штурма ворот. Без потерь тут не обойтись, а это значит, что, сокрушив ворота, захватчики ворвутся в крепость, распаленные яростью и дикой жаждой кровавого воздаяния. Регулярная армия в один миг могла стать разнузданной неуправляемой массой, и потому Веспасиан спешно провел совещание командиров, строго-настрого наказав им ни в коем случае не допускать повальной резни и по возможности брать больше пленных. Кому-то ведь надо обновлять его римский дом на холме Квиринал! Легат надеялся, что этот полушутливый, хотя и вполне основательный в своей сути резон сделает свое дело и удержит легионеров от порыва разить всех подряд, а заодно обережет и Катона, если тот со своими людьми подвернется своим же товарищам под горячую руку.

— Все готово, командир, — доложил трибун Плиний.

— Хорошо, — отозвался Веспасиан, ответив на салют, и оглянулся через плечо.

Линия восточного горизонта заметно посветлела. Легат повернулся обратно и воззрился на темные крепостные валы. Над частоколом возвышалось гигантское чучело. Коричневые тона сплетенного с ивняком тростника становились все более различимыми по мере того, как заря прогоняла однообразие серых теней. Боевые расчеты замерли около механизмов в ожидании уставного сигнала.

Веспасиану удалось собрать в одном месте более сотни вполне исправных стрелометов и катапульт, и сейчас все они могли разом выстрелить по единому неприметному мановению его пальца. Толстые дротики с тяжелыми стальными наконечниками уже лежали в желобах, наведенные на распределенные ранее цели, и командам лишь оставалось взвести тугие пружины. Наконец первые рассветные лучи заиграли на бронзовых шлемах воинов-дуротригов, выстроившихся за частоколом и взиравших оттуда на застывших под ними в холодном сумраке римлян. Затем свет медленно пополз вниз по склонам.

Веспасиан кивнул Плинию.

— Артиллерия! — проревел трибун, сложив ладони у рта. — К бою готовьсь!

Рассветный воздух наполнился щелканьем рычагов, скрипами тросов и деревянных рам, а также надсадным кряхтением налегавших на рукоятки людей. Наконец затихла последняя катапульта, и повисла напряженная тишина.

— Пли! — скомандовал старший трибун.

Командиры расчетов разом толкнули спускные рычаги, слаженно щелкнули туго натянутые тросы, и небо прочертило множество черных линий, устремившихся по дуге к частоколу. Как всегда в таких случаях, цели некоторые из них не достигли: одни врылись в склон, другие, наоборот, скрылись за валом. Но недолеты и перелеты считались в римской армии делом обычным. По ним расчеты имели возможность корректировать точность стрельбы. Однако большая часть команд обошлась без пристрелки, продемонстрировав с первого залпа недюжинную меткость. Веспасиану уже не раз доводилось дивиться сокрушительной мощи артиллерийских орудий, но даже он был сейчас поражен. Тяжелые дротики со стальными головками разбивали толстые бревна в щепу, в воздух фонтаном взмывали обломки, и очень скоро частокол обрел вид стариковского рта с редкими и расшатанными зубами.

Второй залп получился не таким дружным, как первый, поскольку более опытные и сноровистые расчеты выстрелили быстрей. Разнобой все усиливался, скоро щелканье механизмов слилось в сплошной дробный стук. Частокол был практически снесен с вала, и многим воинам-дуротригам, имевшим глупость укрываться за ним, выкрикивая оскорбления, пришлось за то поплатиться. На глазах у Веспасиана одному рослому, потрясавшему копьем варвару дротик угодил прямо в грудь, и тот просто-напросто улетел с ним. Другому воину стальной снаряд угодил в лицо с такой силой, что начисто оторвал тому голову. На миг его тело осталось стоять, потом рухнуло наземь.