Орельен
Шрифт:
— Я от нее в восторге…
— Что же, тем лучше… Но никакая экономка не может заменить жены.
— Держу пари, ты опять явилась ко мне с какой-нибудь новой кандидатурой.
— Что за язык, Орельен! Стало быть, ты так никогда и не решишься? Но, представь себе, на сей раз у меня в запасе нет ничего для тебя подходящего. А если бы и было? Стоит мне предложить тебе любую девушку, как ты тут же заявишь, что она длинноносая, кривоногая, что у нее идиотский вид…
— Зачем ты таких выбираешь?
— Нет, дружок, хватит, я уже отказалась от мысли тебя сватать, ищи себе жену сам. Впрочем, это и к лучшему. Жак вчера сказал про тебя. «У нашего Орельена слишком силен дух противоречия, предложи ему сахара, так он непременно в кофе соли положит».
— До чего же твой Жак меня изучил! Где только он брал уроки психологии? Уж не в министерстве ли?
— Оставь Жака в покое! Ты вечно дразнишь меня Жаком!
— Это ты меня дразнишь…
— Я просто говорю о твоей женитьбе.
— Ого, теперь речь идет уже о женитьбе?
— Тебе, слава богу, за тридцать.
— Ну, только самую малость…
— Не спорь, пожалуйста. Выбирай себе жену сам, но только не тяни так. А то останешься старым холостяком, а у старых холостяков куча странностей, с тем и умрешь…
— Может быть, и сейчас уже слишком поздно…
— Не смеши меня, дорогой, только не смеши меня. Почему бы тебе не жениться?
— Потому что такие мужчины, как я, не созданы для одной-единственной женщины.
— Ну и что из этого? Неужели ты думаешь, что женатые мужчины время от времени не позволяют себе небольших утех?
— Да неужели? Значит, и Жак…
— Оставь, пожалуйста, Жака в покое. Жак тут ни при чем. К тому же одно дело брак для мужчины и другое для женщины… Тут всегда возможна полюбовная сделка… умная женщина умеет вовремя закрыть глаза… и все отлично устраивается.
— Возможно, в Лилле действительно скверные модистки, но мораль, сестренка, там на высоте! Поздравляю тебя. Увы, я не люблю обманывать, я, видишь ли, предпочитаю быть свободным…
— Свободным, свободным! Что такое значит «быть свободным»? Стало быть, ты не женишься из соображений добродетели…
— Возможно…
Они сидели перед пылающим камином. И хотя Орельен говорил явно издевательским тоном, он все же назвал ее «сестренкой», назвал, как раньше, в детстве. Армандина схватила брата за руку.
— Ты что-то от нас скрываешь, братик. Не отрицай… Разве это естественно, чтобы такой мужчина, как ты, который вдоволь всем насладился, всему узнал цену, и вдруг живет один? Держу пари, что ты по-прежнему питаешься в этом грязном ресторанишке?
— У Маринье. Там вовсе не так уж плохо кормят.
— Все-таки не домашний стол. Согласись, это же настоящий парадокс, что я, именно я, тебя подгоняю…
— Прелестное выражение, говоря твоими словами…
— Не будем придираться. Ты еще должен меня благодарить, что я не уговариваю тебя остаться холостым…
— Тебе-то что?
— Как что? А мой прямой интерес? У меня дети. Придет такой день, когда мы с Жаком волей-неволей привыкнем к мысли, что ты никогда не женишься… Волей-неволей — ведь ты сам нас приучил так думать… И когда ты вдруг решишь обвенчаться с какой-нибудь девицей, мы, миленький мой, будем не в таком уж восторге! Пока я еще до этого не дошла, но дойду и по твоей же вине… Так не вынуждай нас к этому. Ведь у меня дети.
Орельен негромко расхохотался.
— Ничего смешного, братик, тут нет, ровно ничего смешного. Вот так-то и начинаются семейные раздоры. А мы с тобой последние Лертилуа. Ведь ты носишь имя нашего отца…
— На сей счет…
— Не перебивай меня! И запомни: мы с Жаком прекрасно знаем, что ты бросил учение и не работаешь у адвоката Бержетта. Мы ведь тебе ни одного упрека не сделали… живи как хочешь, сам распоряжайся своей жизнью… хотя вполне могут возникнуть различные осложнения, например, деньги упадут в цене, а потом человек подвержен болезням… может снова начаться война, не завтра, конечно, но кто знает?
— Ну, а дальше что?
— А дальше то, что, согласись, вполне естественно желать своим близким всяческого благополучия. Ты мог бы добиться известного положения, удвоить, утроить свое состояние. Даже если не собираешься жениться. Хотя бы ради твоих племянников… Но я уж тебе говорила, мы, слава богу, не принадлежим к тем семьям, для которых на первом плане — голая корысть. Что бы ты ни утверждал, но вести такую жизнь, какую ведешь ты, — просто ненормально: крепкий, здоровый мужчина, одинокий, наконец… и ровно ничего не делает… шатается. Ведь все работают. Если бы твой шурин был вроде тебя! Жак мне не раз говорил: я, говорит, его просто не понимаю. И я тоже не понимаю; скажи, чем ты целый день занят? Надо работать…
Орельен решил безропотно покориться своей участи, он молча слушал сестру, но вдруг при последних словах поднял голову и удивленно взглянул на нее.
— Странное дело… ты говоришь точь-в-точь, как Рике, — вполголоса пробормотал он.
— Какой Рике?
— Ну… один мой друг.
— Видишь, видишь, уже и посторонние люди тебе об этом говорят. Все с нами согласны. Мосье Рике совершенно прав. Истинный друг всегда скажет правду.
Орельен махнул рукой, как бы отгоняя назойливую муху. Опять от него требовали объяснений. Однако он проговорил:
— Работать… возможно, вы и правы, а мосье Рике, как ты его называешь, наверняка прав. Только к чему работать? Если бы я вынужден был зарабатывать себе на хлеб, если бы у меня ничего не было, решительно ничего, я тогда бы совсем иначе смотрел на этот вопрос… Существует немало профессий, которые я в таком случае мог бы выбрать, не скажу, чтобы с большой радостью, но как человек, исполняющий свой долг… долг мужчины. Тут и воспитание сыграло бы свою роль… Речь идет о труде, достойном этого наименования. Я занялся бы чем-нибудь. Делом… Таким делом, за которое человек нашего круга, наших достатков может взяться только по доброй воле, потому что веселого тут мало. Но воображаю, какими глазами вы на меня смотрели бы — ты и Жак. А что меня ждало у Бержетта? Адвокатура, суд… Давай говорить серьезно, это же фасад, видимость дела…