Орелинская сага. Книга вторая
Шрифт:
Излишне, наверное, говорить, что и там все повторилось. Восхищение в глазах Торлифа и его спутников еще больше расположило к ним орелей Главнейшего города, и без того настроенных дружелюбно. Они повсюду следовали за прибывшими поселянами, рассматривали их крылья, одежду, старались незаметно до неё дотронуться и безмерно завидовали потомкам братьев и сестер Рофаны, которые на правах ближайших родственников пошли с гостями во дворец.
Донахтир и Форфан – Иглон Восточного города – сердечно встретили Нижних орелей. Правитель сам поднес Торлифу чашу с Серебряной водой, чтобы подкрепить силы. Старейшина Гнездовища сделал глоток и, хотя угощение показалось ему совершенно безвкусным, низко поклонился в знак благодарности и допил чашу до дна. Втайне он пожалел,
Между тем желание еще больше поразить и без того не верящих глазам гостей не обошло и Великого Иглона. Видя с каким благоговением рассматривают поселяне письмена и рисунки, он решил отвести их в Галерею Памяти.
Вид бесконечного тоннеля, заполненного гигантскими плитами с отраженной на них историей орелей, действительно превзошел все виденное до сих пор. Но, вместо того, чтобы возрадоваться и ощутить гордость, что являются частью такого могущественного и прекрасного племени с вековой историей, несчастные жители Гнездовища почувствовали себя совершенно раздавленными. Не верилось, что все эти блистательные орели, да еще умеющие летать и живущие почти что на небе, воспримут их равными себе. И поэтому, когда удивленный Донахтир, заметив печаль на лице Торлифа, кое-как, жестами, попытался выяснить, что могло так опечалить гостя, тот притворился, что не понял вопрос.
Хорошее настроение ненадолго вернулось к нему в городе, где старейшина наммов, попросив разрешения осмотреть его одежду, долго и восхищенно цокал языком. Но потом поселянин снова загрустил. И, возвращаясь домой, никак не мог заставить себя веселиться и оживленно обсуждать увиденное, подобно своим сородичам. Собственное ничтожество грызло Торлифа. Даже вид Гнездовища, которое снилось ему во все время пребывания на Сверкающей Вершине, не смогло развеять этой тоски.
Торлиф затаился.
Он никому не сказал о своих переживаниях. И когда, спустя совсем немного времени, в Гнездовище стали прилетать блистательные радостные орели, он видел в их расположении и дружелюбии лишь снисходительность. Они могли сколько угодно восторгаться укладом жизни в его поселении, ахать при виде травы и деревьев, просить научить их пользоваться орудиями труда, но стоило Торлифу вспомнить великолепие орелинских городов и величественные, бесконечные плиты, испещренные письменами, как в голосах гостей начинала слышаться насмешка и фальшь.
К несчастью, никто в Гнездовище не знал, какие чувства владеют их старейшиной. Ничего не замечали и те, кто прилетал с Вершины. Связи между теми и другими становились все прочнее, и уже не было в поселении никого, (если не считать Старика и Метафту, добровольно заключивших себя в своих гнездовинах), кто не посетил хотя бы один из Шести Городов.
Уже на столы, помимо привычной пищи, стали выставлять сосуды с Серебряной Водой. И если сначала это было лишь диковинным угощением, то, по мере того, как прилетающие оставались погостить на все более долгие сроки, потребность в Воде стала жизненно необходима, и её исправно доставляли со Сверкающей Вершины. А вскоре и чашу, выдолбленную Генульфом для дождевой воды, хорошенько высушили, сделали над ней навес, и Серебряная Вода заполнила её до краев.
Так проходили дни, незаметные среди множества перемен. Эти дни сложились в месяцы; месяцы – в год, и вот уже в Гнездовище заключили первый брачный союз между молодым орелином со Сверкающей Вершины и местной девушкой.
Торлиф, как обычно растянувший губы в приветливой улыбке, сам руководил постройкой гнездовины для молодой семьи, и сам же проводил их туда после свадьбы. Но в душе он по-прежнему мечтал об одном: чтобы время повернулось
* * *
Лоренхольд не спешил вновь посещать Гнездовище. Это в свите Великого Иглона он готов был лететь туда быстрее ветра, чтобы поскорее обнять своего двоюродного брата и сказать ему, что можно вернуться домой. Но, когда стало известно, что Тихтольна в поселении нет и не было, Лоренхольд потерял к этому месту всякий интерес.
В то, что его брата там действительно никто не видел, орель поверил сразу. Перед глазами так и стояло лицо того мальчишки, который обнаружил их тем злополучным утром. Изумление, восторг, неверие собственным глазам… Все то же самое Лоренхольд увидел и на лицах поселян, тех, что вышли встречать Великого Иглона. А, значит, никого подобного они прежде не видали.
Но, где же тогда Тихтольн?!
Конечно, был еще тот самый мальчишка… Как там его звали?… Нарин?… Нафин?… Впрочем, это неважно! Главное, что он тоже исчез, и в тот же день!
Правитель, когда орели возвращались домой, кое-что порассказал об этом парне. По словам его сородичей выходило, что летающий мальчишка был просто одержим идеей повидать другую жизнь. Но о том же самом всегда мечтал и Тихтольн. Значит, разумно было бы предположить, что они встретились где-то в горах над Гнездовищем и решили улететь вместе. Тихтольн считал себя изгоем, а мальчишка просто обрадовался, что у него теперь есть спутник…
Но что-то мешало Лоренхольду думать так благостно.
Опасения за брата и непреходящее чувство вины перед ним сделали его очень наблюдательным. В отличие от других он, например, заметил, что Великий Иглон рассказывал о парне из Гнездовища так, словно боялся сказать больше чем нужно. Он запнулся, когда упомянул, что мальчишка выучил орелинский и сразу же перевел разговор на другое. Зачем? Затем, чтобы никто не спросил, для чего этому парню знать язык орелей? Но этому есть очень простое объяснение – мальчик умел летать, хотел увидеть другую жизнь и собирался когда-нибудь долететь до Сверкающей Вершины, о которой слышал от Старика. Но Правитель запнулся и перевел разговор. Значит, он знает другую причину, по которой мальчишка учил язык, и об этой причине орелям, по его мнению, лучше не знать! А раз так, то жизнь Тихтольна может быть по-прежнему в опасности! Не зря же его мать терзают дурные предчувствия. Да и самому Лоренхольду, с того дня, как он вернулся, тоже как-то не по себе.
Ото всех сомнений и туманных догадок его отношение к Гнездовищу словно раздвоилось. С одной стороны, делать там было нечего. Дерзкий полет с Тихтольном во времена запрета был увлекательным приключением. Но приключение обернулось большой бедой, и теперь, когда летать к поселению разрешили, путь туда и само это место вызывали одни лишь тягостные воспоминания.
Но, с другой стороны, Лоренхольда очень интересовало все, что касалось Гнездовища. Он буквально по пятам ходил за Торлифом и его спутниками, когда те гостили в Восточном городе. Присматривался, следил за каждым их шагом, и, если бы кто-нибудь спросил, зачем он это делает, Лоренхольд не нашелся бы что ответить. Он совершенно замучил расспросами тех, кто летал в Гнездовище, требуя подробного рассказа о самых незначительных вещах. И слушал очень внимательно, впитывая каждое слово, но все равно уходил неудовлетворенным. Словно ему, изголодавшемуся, давали Серебряную Воду с ладошки.
В конце концов, рассказчикам надоело уточнять каждое слово, и Лоренхольду посоветовали слетать самому, чтобы все рассмотреть. В ответ он замкнулся и стал молча наблюдать, как сначала поодиночке, а потом и целыми семьями, орели летали в Гнездовище, заводя там знакомства и дружеские связи.
У иширов, которые быстро сообразили какой обмен может начаться между Нижними орелями и Верхними, Лоренхольд, неизвестно зачем, выменял две свои самые красивые пряжки на пару совершенно бесполезных ему вещей из поселения и долго рассматривал их в своей гнездовине.