Организация
Шрифт:
– А символы? Они тоже? имеются?
– взволновано шепчет Никита, и в подхватившей его текучести, подвижности углубленного размышления бледное лицо нашего героя так двоится, что он может видеть его рядом с собой и дивиться его словно пародийным гримаскам.
– Ну, если я на проходной предъявляю охраннику пропуск, а он изучает его, так это уже в известном смысле обмен символами, - глубокомысленно и на удивление доходчиво отвечает Чудаков.
Сорванный энергичной девушкой Аней цветок, мысленно сокрушается Никита, что он, если не символ двух миров, старого и нового, с которыми она обходится одинаково вольно, грубо, как ей заблагорассудится. А я нюхал его, лапал, целовал и только что не жрал!
Мучился Никита своим молодым, неокрепшим
– Проклятый америкашка вынудил меня удариться в бега, - рассказывал тем временем старик, - и я, между прочим, потерял службу. Неделя как уже не выхожу.
– Ты, дядя, из-за водки в бега ударился, - запальчивая, крикнула Аня, - из-за нее, а Томас Вулф здесь не при чем!
У Никиты от выпитого шумело в голове и комический, мультипликационный американец бегал от службы, гнавшейся за ним с рассованной по карманам водкой.
– Ну не будете же вы отрицать, - сказал он с чувством, - что до сих пор не потеряли надежды вернуться в Организацию? И тем более странно было бы в вашем положении отрицать, что рассказать мне, представителю фактически правоохранительных органов, всю правду о деятельности Организации - это разумно и честно, а скрывать правду и дальше - преступно и пахнет предательством интересов нашей страны.
– Отрицать не буду, - сказал Чудаков спокойно.
– Приходит в голову фантазия - я на всю Ивановскую правду кричу. Но пока такой у меня фантазии нет.
– Почему же именно мне вы не хотите открыть душу?
– Это странно, очень странно.
– Чудаков покачал головой, с сомнением глядя на сыщика.
– Я удивляюсь вашим вопросам, проникновенности вашего тона, юноша. Если хотите, отныне я буду почитать вас за святого.
Никита провел ладонью по лбу и щекам, стирая пот. Ну и задачка вытягивать сведения из человека, который юлит, шутит, балагурит и снова юлит, не то пьяный, не то сознательно задавшийся целью вволю поиздеваться над ним, частным детективом, кто ж его разберет, уж так юлит, что не ухватишь. Вертляв старик; или не знает ничего, а выдает себя за сведущего. Изгаляется и так и этак. Никита не знал, на чем остановиться, какой ярлык навесить на старика, казался ему этот старик даже и гадом, который, извиваясь с лукавым прищуром в бесовских глазках, почему-то - может, по заданию от матери-природы, умнее его.
– Дело в том, - произнес Никита задумчиво, - что мне не по душе сама идея Организации, лежащая в основе ее деятельности идея... Запутывать человека в сложностях, в хитросплетениях, которых вполне можно было избежать, запутывать, пользуясь тем, что человек вовремя не сообразил, как ему просто и без затей решить поставленную перед ним задачу, запутывать, наконец, исключительно ради самой путаницы, не говоря уже о том, что в дальнейшем этот фактор кому-нибудь, может быть, придет в голову использоваться в своекорыстных целях, - это, - взял он нотой повыше, подвзвизгнул, - это, на мой взгляд, что такое, знаете ли, господин Чудаков? это прямое нарушение главного постулата нового времени: права человека на свободное и избирательное участие в тех лишь процессах, которые ему по душе, вот что это такое!
– кричал обеспокоенный исследователь..
– Скорблю, если так, - ерничал, откликаясь, Чудаков, - над погибшим постулатом безутешно проливаю слезы... к сожалению, не способен продолжительно побдеть над могилкой, потому что под зловредным воздействием винных паров лишился подлинного употребления ног, зато снимаю шляпу, отдаю должное, отдав же, ничего не требую взамен... Но все-таки не могу не обратить внимания на неувязочку в вашем рассуждении, мой юный друг. В учреждении, которое вы по неизвестным мне причинам упорно называете Организацией, меня сочли простецом и загрузили работой, не хитрой и для мальчика шести-семи лет, - Бог им судья, но у вас такой номер со мной не пройдет. Вы уж подавайте мне железную логику, раз взялись меня допрашивать, не шутя вот так взяли в оборот. Вы в своем изящно и пылко проговоренном трактате обронили что-то о поставленной задаче... но кто же именно ее поставил? Фамилия? Имя? Должность? Есть и другие несостыковки: что вас, собственно, заставляет думать, что сначала всю эту путаницу создают ради нее самой, а уже потом ломают голову, как ею воспользоваться с выгодой для себя? Итак! Сводим воедино все те нелепости, которые вы тут нам нагородили, и получаем образ вполне вольготного господина, который воспользовался своим свободным и сугубо избирательным правом на участие в дорогом его сердцу процессе, создал Организацию и менее всего при этом огорчается из-за того, что чьи-то там права, возможно, ущемлены устроенной им путаницей.
– Кто этот господин?
– прошептал Никита.
– Назовите мне его имя.
Кулаки его сжимались в предчувствии грозой надвигающейся истины.
– Да откуда же мне знать!
– рассмеялся старик.
– Мне б у вас это спросить, но вы, я вижу, мастер единственно разводить турусы.
Аня сказала:
– Это наш общий враг.
– Ты - человек старой закалки, - бросил ей в лицо выстраданное обвинение Никита.
– Но тот, о ком вы говорите, - враг людей любой закалки.
– Может быть, - сказал сыщик, обращаясь исключительно к старику, - вы проникнетесь хотя бы некоторым сочувствием к моей следовательской деятельности, если я скажу вам, что положил не допустить избрания Президента, которого русский народ в действительности избирать не будет. А Организация хочет как раз такого Президента, и вам это известно лучше, чем кому бы то ни было.
– Не думаете же вы, что этот Президент прячется в моем кармане? Что мой мелкий и пакостный умишко придумал его? Что трение моего старого утомленного тела о будни, о скуку жизни породило его?
– Нет, так я не думаю. Вы малы. Вы тоже жертва. Вы даже понять всего ужаса нашего положения не в состоянии. Я пытаюсь открыть вам глаза, а вы отталкиваете мою руку. Я говорю вам: ни видеть, ни упоминать имени тайного избранника нельзя. Я продолжаю: сотворение его окружено строжайшей тайной, и уже одно это указывает нам, что в данном случае мы имеем дело с большим и серьезным заговором против нашей законной государственности. А вы и в ус не дуете. А подливая мне водку, вы тем самым хотите усыпить и мою бдительность. Кому же вы служите?
– Не понимаю цель вашего приезда, - усмехнулся старик.
– Вы могли еще в Москве сообразить, что ничего нового от меня не услышите. Я ведь маленький человек и ни в какие тайны не посвящен.
Никита машинально повертел пустым стаканом. Аня тотчас наполнила его. Напрасно сыщик делал протестующие жесты, пришлось пить. Дядя Федя был настроен благодушно, он поднял свой стакан высоко в воздух, словно готовясь произнести тост, и одарил собутыльников доброжелательной улыбкой.
– Не огорчайтесь, молодой человек, - сказал он, выпив.
– В нашем городе есть что посмотреть, вы не потеряете время зря. Поболтаете с моей племянницей. Я, со своей стороны, всегда готов осушить стаканчик-другой в компании с вами. Но я бы вам не советовал совать нос в тайны, которые не предназначены для простых смертных. В разные государственные секреты. Об этом ни слова. Ни гу-гу.
Дядя Федя сделал строгое лицо и погрозил сыщику пальцем. Никиту возмущало самодовольство и упрямство старого пьяницы, но ничего поделать он не мог. Чудакова просто распирало от гордого сознания, что кому-то взбрело на ум счесть его хранилищем важных тайн, и он теперь из кожи лез, чтобы никому не удалось из него вытянуть ни секретности какой-либо, ни свидетельства, что в действительности во всей навеянной следствием и слухами эзотерике он гол и пуст, как холостой выстрел.
К тому моменту, когда Никита заговорил о странном американце, поверившим в сыщицкие способности дяди Феди, последний был уже почти готов. Его речь уходила в бесвязность. Он расплывался, как гнилая груша, и Никита думал: на него больно смотреть. Вмешалась Аня.