Орхан

Женщины со всех сторон окружали Клетку, словно масса ледяных обломков. Сидя во внутреннем дворе, Орхан с трепетом представлял себе праздных обитательниц гарема за стенами Клетки. Дамы заплетали друг дружке косы, занимались вышиванием, бренчали на цимбалах, курили наргиле, изучали книги о том, как угождать мужчинам, почесывались и дожидались своего господина. Гарем представлял собой не что иное, как ряд залов ожидания в преддверии секса. Женщины за их досужими занятиями могли разве что рисоваться мысленному взору Орхана. И все же порой – изредка – ветерок действительно приносил из-за высоких стен Клетки – Кафеса – подлинные голоса женщин, поющих или смеющихся. Непривычное звучание женских голосов, подобно журчанию фонтана, освежало и умиротворяло.

Почти всю жизнь Орхан пытался представить себе гарем за стенами. Каждая третья его мысль принимала форму

женщины. Потрать Орхан хотя бы четверть того времени, которое проводил в раздумьях о женщинах, на изучение математики или астрологии, он, несмотря на юный возраст, стал бы уже всеми уважаемым мудрецом. Однако его мысли о женщинах развивались не так, как те, что могли бы возникнуть, ломай он голову над астрологическими теоремами. Орхан пришел к заключению, что в гладкости женских форм есть нечто, сокрушающее логику. Ему казалось, что лучше было бы провести последние пятнадцать лет в размышлениях о маленьком камушке. Для обитателя Клетки мысли о женщинах были одной из отраслей спекулятивной философии, ибо ни одна женщина никогда не переступала порог этого проклятого места. Свою мать Орхан видел в последний раз, когда ему было пять лет. Он сохранил смутное воспоминание о том, как находился в одном из малых павильонов дворцового парка, как тщетно цеплялся за огромную, расшитую тюльпанами юбку и как потом его оттащили возникшие сзади черные руки. То, что Орхан умрет, так больше и не увидев женщину, почти не вызывало сомнений.

Клетка располагалась в центре лабиринта зданий, внутренних дворов и крытых ходов, заключавшего в себе Императорский гарем. Принцы, томившиеся там в заточении, жили в комплексе комнат, выстроенном вокруг вымощенного плитняком двора с крошечным садиком посередине. Под сводами колоннады, тянувшейся по двум сторонам двора, принцы могли укрываться от солнца и дождя, совершая моцион или попросту болтаясь без дела. Эта крытая прогулочная галерея вела к общей спальне и двум увенчанным низкими куполами гостиным, из которых можно было попасть в небольшие отдельные покои. Жизнь в заточении делила с принцами горстка глухонемых оскопленных слуг. На ночлег евнухи устраивались в кухне и кладовых, с двух других сторон внутреннего двора. Все окна Клетки выходили вовнутрь, в мрачный садик, а запасы провизии пополнялись через отверстие в стене кухни. Единственная, обитая железом дверь Клетки отворялась только для того, чтобы можно было впустить врача или вынести покойника. В тех редких случаях, когда дверь все-таки открывалась, Орхан и его собратья стремились хотя бы одним глазком увидеть вдали проход, известный под зловещим названием «Коридор, Где Джинны Держат Совет».

За опасным коридором находился гарем, за гаремом – остальные помещения дворца, а за пределами дворца был Стамбул, но дать такой простор своему воображению Орхан был не в силах. Еще неделей раньше в Клетке было девятеро принцев. Но однажды, на прошедшей неделе, когда принцы завтракали, устроив пикник во внутреннем дворе, дверь Клетки распахнулась и просвет заслонили два чернокожих евнуха. Они не вошли во двор, а встали у двери и поманили к себе Барака, самого старшего из принцев. Барак кивнул, прошел между евнухами в дверь и направился дальше по Коридору, Где Джинны Держат Совет. Он ни разу не оглянулся. Барак и Орхан (второй из принцев по старшинству) заключили между собой договор о том, что, когда одного из них освободят, он, если сможет, пошлет за другим. Но не было ни вызова от Барака, ни вестей о его судьбе. Да и никакие другие сообщения из внешнего мира в Клетку не поступали.

Клетка, как и гарем, представляла собой зал ожидания, но в то время, как одалиски гарема дожидались утех императорской опочивальни, обитатели Клетки не просто ждали, а готовились стать у кормила власти или умереть. Их судьбы зависели от состояния здоровья и настроения султана Селима и его гарема. В один прекрасный день Селим вполне мог умереть, и тогда, в тот же день, в Клетку второпях заявились бы придворные и военачальники, которые, уведя с собой одного из принцев, немедленно провозгласили бы его султаном. С другой стороны, куда более вероятным было то, что, прежде чем настанет этот долгожданный день, Селим, действуя под влиянием зловещего сна или нашептываний ревнивой наложницы, внезапно и своевольно повелит казнить одного или нескольких своих сыновей. Тогда, в тот же день, вдоль Коридора, Где Джинны Держат Совет, выстроились бы глухонемые, и в руках у одного из них был бы шелковый шнурок, ибо, согласно благородной традиции, оттоманская династия казнила своих принцев с помощью удушения. Возможно, думал Орхан, Селим уже умер, а Барак, позабывший о данном Орхану обещании, стал новым султаном. Существовала и другая возможность: старый султан, который был еще жив, назначил Барака правителем Эрзерума или Амасии. И все же почти не вызывало сомнений то, что Барак умер от удушения. Орхан читал о том, что жертва подобной участи неизменно испытывает эрекцию и эякуляцию – маленькую смерть от оргазма, маскирующую собой большую смерть, которая следует за ней по пятам. Это была одна из разновидностей умирания, по неведомой пока Орхану причине отнесенных в книгах к категории «Смерти праведника». В изучении смерти Орхан проявлял такое же усердие, как и в размышлениях о женщинах.

До восхода солнца над стенами Клетки оставалось еще несколько часов, но всю ночь было жарко, и Орхан дрожал не от холода. Внезапно он осознал, что не предполагаемая участь Барака – или не только она – вселяет в него страх и дурные предчувствия. Ночью ему снился сон. Орхан уже вспомнил его, но истолковывать не стал, ибо всем было известно, что сон принадлежит тому, кто его видит, а его смысл – первому человеку, которому он рассказывается ради истолкования.

В поисках толкователя Орхан вернулся в помещение,

которым принцы пользовались как общей спальней. Семеро принцев спали, лежа на каменном полу. Когда-то они почивали там на тюфяках, да и гостиные были богато убраны коврами и подушками. Но потом Барак, как старший, подозвал всех к себе и заговорил о смысле их жизни. Каждый из них, сказал он, готовится либо стать султаном и властвовать, либо умереть как мужчина. Значит, какая бы участь им ни была уготована, необходимо бороться с недостойной мужчины изнеженностью. Следует развивать в себе оттоманские добродетели и упражняться, дабы сделаться здоровыми, сильными и закаленными. «Разве мы не мужчины?» Принцы последовали примеру Барака и в тот же день начали совершать моцион и упражняться в поднятии тяжестей, борьбе и стрельбе из лука. Мыться они стали только холодной водой. Они в клочья искромсали свою шелковую одежду. Кроме того, принцы, обойдя Клетку, собрали все ковры, тюфяки и подушки и бросили их в костер. Уже два года они спали на каменном полу.

В спальне, устремив безучастный взгляд в потолок, лежал единокровный брат Орхана, Хамид. Из всех принцев не спал только он, и именно он вышел вслед за Орханом во двор. Хамид был рожден наложницей-венгеркой. У него были рыжие волосы и бледная кожа. Для человека столь молодого у него была невероятно волосатая грудь.

Обойдясь без предисловий, Орхан начал рассказывать свой сон:

– Я находился в пустыне, где песок был таким плотным и гладким, что я шел по нему, как по меди. Наступила ночь, и прямо передо мной вдруг возникла, преградив мне путь, какая-то темная фигура. Вздымаясь высоко надо мной, фигура не давала мне прохода, но я вонзил в нее свою саблю, и она упала. Потом я улегся на нее, воспользовавшись ею как подушкой, и стал дожидаться рассвета. Над пустыней стремительно проносились звезды, и незадолго до восхода солнца я сумел разглядеть то, на чем лежал. С виду это слегка напоминало зародыш. Плавность его розовато-белых изгибов и выпуклостей нарушалась кое-где маленькими пучками волос. Утвари не было ни головы, ни рук, ни ног, однако имелись пухлые органы – возможно, рты, чьи губы, казалось, кривились и со вздохом раскрывались, когда я наносил ей легкие уколы саблей. Потом, не зная, как поступить, я покинул свой сон.

Немного помедлив, Хамид дал ответ:

– Пустыня символизирует воздержание. Сабля – это твой половой член. Чудовище – место, куда твоя «сабля» входит. По-видимому, – осторожно заключил Хамид, – в целом сон означает, что еще до захода солнца ты насладишься сексом.

Взглянув наверх, на крыши зданий Клетки, Орхан залился отрывистым, лающим смехом, а Хамид пожал плечами и предложил побороться. Во время борцовских поединков принцы привыкли рассказывать друг другу о том, как они наращивают мускулы и вырабатывают в себе склонность к коварству. Они учились править империей, готовились сначала повести войска на Вену и Тебриз, а потом овладеть обитательницами гарема, но Орхан, занимаясь борьбой, считал, что он готовится к последней схватке с немыми, которые будут ждать с шелковым шнурком в коридоре. Орхан с Хамидом направились в кухню, где им не могли помешать остальные принцы. В углу кухни сидел на корточках слуга, но слуги Клетки были не только глухи и немы, – в том, что касалось принцев, они были фактически и слепы, и невидимы.

Двое принцев разделись и принялись энергично натирать друг друга оливковым маслом, черпая его из стоявшего на полу кувшина до тех пор, пока не стало казаться, что их тела обтянуты поблескивающей кожаной броней. Опустив головы, точно пара схлестнувшихся разъяренных быков, принцы обхватили руками плечи друг друга. Они так крепко прижались друг к другу, что с маслом смешался выступивший пот. Сцепившись в схватке, они долго кружились, и каждый пытался зацепить ногой ногу противника. Внезапно Орхан сделал шаг назад, притянул Хамида к себе и бросил его через свою вытянутую ногу. Хамид упал, но не ослабил захвата, и Орхан упал вслед за ним. Потом Хамид, слегка запыхавшись, перевернулся на спину, и Орхан оказался сверху. От удивления губы Хамида округлились буквой «О», но звука не последовало, ибо Орхан заглушил его поцелуем. Слегка приподнявшись, Орхан провел руками по масляному панцирю грудной клетки и мускулистого живота Хамида. Еще немного отодвинувшись, он нащупал Хамидовы яйца и сдавил их. Хамид застонал – не от боли, а от дурного предчувствия, – когда Орхан, став на колени у него между ног и вылив себе на левую ладонь немного масла из кувшина, приподнял ноги Хамида и втер масло в щель между Хамидовыми ягодицами. Затем, убедившись, что путь должным образом смазан, он придвинулся ближе, дабы вогнать свой член в щель Хамидовой задницы. Но даже при том, что вход был обработан, сделать это оказалось непросто. Орхан принялся энергично давить тазом на тело Хамида. Хамид застонал как безумный. Орхан уже барабанил в дверь, которая чересчур медленно открывалась. Наконец он глубоко вошел в своего сводного брата.

Победа! Он использовал Хамида так, как пользуются обычно уборной. Это и в самом деле было частью победы. Таков был удел воина – ожесточенная борьба, в которой один побеждал, а другой исполнял роль женщины и покорялся. Она не имела никакого отношения к той любви, в которую играли поэты и женщины. Орхан отодвинулся и внимательно посмотрел на крепкие, лоснящиеся ягодицы Хамида. Он с облегчением обнаружил, что не желает Хамидова тела, ибо плотское желание делает мужчину уязвимым, женоподобным. И все же Орхан сознавал всю иллюзорность своей победы, ведь секс с мужчиной считался всего лишь эскизом секса с женщиной. Он был лишь игрой, упражнением, подготовкой к настоящей войне, которая велась между мужчинами и женщинами. С другой стороны, это было лучше, чем лежать в постели с евнухом. Всем, кто занимался сексом с евнухами, было известно, что евнухи – существа вздорные, инфантильные. За свои услуги они всегда требуют шоколадные конфеты или игрушки.