Орион и завоеватель (Орион - 4)
Шрифт:
Демосфен начал неторопливо, подчеркнуто драматическим тоном, каждую фразу он сопровождал жестами, словно бы пытаясь танцевать под аккомпанемент собственных слов. Голос его, более высокий, чем у Демада, и не столь сильный, слышно было не хуже. Демосфен не спорил с предыдущим оратором, он говорил, словно того не было вовсе. Из чего следовало, что Демосфен заучил свою речь, приготовив ее заранее. Он не импровизировал, а воспроизводил тщательно отрепетированное представление, каждый его жест и шаг идеально соответствовали словам. Он читал жаждущей того аудитории долгую и сложную поэму, не рифмованную, но выдержанную в едином ритме. Афинянам речь Демосфена нравилась, они с явным удовольствием внимали его словам, радуясь точному выражению, каждой шутке и инвективе [разновидность сатиры, гневное письменное или устное обвинение].
Лицо Александра побагровело, когда Демосфен заговорил о варварском царьке, который словно безмозглая тварь наливается вином, о лукавом псе, который решил лишить свободы Афины. Его выпады против Филиппа носили личный характер и казались достаточно пылкими. Словом, уже через несколько минут толпа была полностью в его власти.
– Афины - это свет мира, в нашем городе нашли воплощение надежды на свободу всего человечества. Наша демократия словно маяк светит во тьме тирании. Пусть Филипп знает, что мы отстоим демократию, которую кровью и жертвами завоевали наши отцы и деды. Пусть Филипп знает: на что бы он ни отважился, афинский народ заплатит любую цену, вынесет все тяготы и одолеет любого врага, но сохранит в городе демократию и добьется ее распространения по всему миру.
Толпа отвечала единодушным одобрительным воплем. Примерно четверть часа афиняне аплодировали, кричали, свистели и топали ногами. Сложив руки и склонив голову, Демосфен терпеливо стоял, ожидая, пока они успокоятся, и, дождавшись наконец тишины, продолжил:
– Увы, находятся среди нас и такие, кто полагает, что Филипп не желает нам зла. Но откуда им это известно? Или сам Филипп делится с ними своими мыслями? Нет, он им платит. Они берут серебро и золото у тирана и пытаются успокоить нас, заставить отказаться от действий. Кого легче обмануть, чем себя самого? Каждый верит в то, во что хочет. Но дела царя говорят сами за себя. Филипп продолжает собирать армию. Зачем? Зачем он осаждает демократические города, основанные афинянами и населенные выходцами из Афин? Неужели у Филиппа по всей Греции найдется хотя бы один враг, против которого необходимо выставить столь могучую армию? Нет у него такого врага. И свое войско он собирает, чтобы напасть на нас, и ни на кого иного. Македонский царь мечтает покорить наш город, отдать в рабство его жителей, испепелить дома... Он всех скует цепями - ваших жен, дочерей, сестер и матерей, чтобы они стали рабами. Как и ваши сыновья.
Затем Демосфен осудил саму идею единоличной власти как таковой и заявил, что демократия и тирания не могут иметь ничего общего, не могут даже мирно сосуществовать.
– Нет ничего более достойного осуждения, чем личная власть одного человека над целым народом. И пусть лучше Афины воюют со всеми народами Греции, если в них будет господствовать демократия, чем дружат со всеми ними, если там будут править цари. Потому что со свободным государством нетрудно заключить мир, когда мы этого захотим, а тиран просто не захочет даже разговаривать с нами. Демократия и личная тирания не могут сосуществовать. Всякий тиран - враг свободы, и Филипп стремится лишить свободы нас!
Толпа снова взревела, выражая свое одобрение топаньем, рукоплесканиями, криком и свистом. Некоторые даже махали платками.
Всеобщее ликование все продолжалось, а на нас напали убийцы.
Я стоял позади Александра и его четырех Соратников. Молодые люди были в простых домотканых хитонах и кожаных жилетах. Никто из нас не стал надевать драгоценности и брать лишнее оружие: даже Александр обошелся без перстней. Мы имели при себе только короткие мечи.
Пока Демосфен говорил, толпа качнулась вперед, словно бы стремясь приблизиться к своему идолу. Несколько мужчин оттолкнули меня от Гефестиона, стоящего рядом с Александром. Царевич положил руку на плечо более высокого друга и приподнялся на цыпочках. Еще один незнакомец вклинился между мной и молодыми людьми. Я обернулся и заметил, как позади Птолемея и худощавого Гарпала появились еще трое. Невысокий Неарх затерялся в обступившей нас толпе, но я легко мог видеть золотые волосы Александра, как и всякий, кто знал царевича и хотел отыскать его. Едва толпа разразилась бурными овациями, один из неприметных, просто одетых незнакомцев шагнул за спину Александра. Рука его нырнула к поясу, и я понял, что злоумышленник намеревается ударить царевича кинжалом в спину.
– Сзади!
– взревел я по-македонски, стараясь перекрыть шум толпы, и бросился вперед, пытаясь разметать людей, разделивших нас. Кто-то попробовал прижать мои руки к телу, а коренастый крепкий мужчина со страшным шрамом на лице ударил меня кинжалом прямо в живот. Мое восприятие мира снова ускорилось, все вокруг меня разом застыло в подобном сну забытьи. Я подсек ногу человека со шрамом и нырком ушел в сторону так, что кинжал только задел мой бок. Я почувствовал боль, которую немедленно подавил в себе, стянув при этом усилием воли разрезанные кровеносные сосуды и нервы. Мой удар отбросил человека с кинжалом на шаг. Всем весом наступив на ногу тому, кто держал меня за руки, я вырвался, успев при этом заметить, что Гефестион сумел отбросить второго убийцу от Александра, однако теперь юношей окружало не менее дюжины вооруженных людей.
Я ударил между глаз человека, который вцепился в мою левую руку. Он еще не упал, когда локтем правой я свалил второго. Моя левая рука освободилась, а незнакомец со шрамом на лице все еще пытался удержаться на ногах. Я ударил его прямо в челюсть. Он рухнул, и кровь хлынула у него изо рта. Затем я прыгнул, разрывая кольцо вооруженных мужчин, которые обступили Александра.
Схватка закончилась столь же быстро, как и началась. Злоумышленники бросились врассыпную, растаяв в толпе. Словом, когда явился местный блюститель порядка, державшийся неприветливо и официально, все было кончено. Гефестион получил ранение в руку, мне порезали бок, но я усилием воли стянул рану, и кровь уже запеклась.
Блюститель порядка захотел узнать наши имена и причину стычки.
– Это все ваши карманники, - бросил я.
– Глупые они здесь! Посмотри, едва ли у нас найдется один кошелек на пятерых.
Тот, нахмурясь, посмотрел на меня, затем обратился к молодым.
– Назовите свои имена, - потребовал он.
– Я хочу знать, как зовут вас и где вы живете?
– Считай меня Александром, сыном Филиппа, - бросил багровый от ярости Александр.
– Если в вашем благородном городе так обращаются с гостями, мой отец проявляет по отношению к нему излишнее терпение.
И отправился прочь, окруженный Соратниками. Я последовал за юношами, оставив блюстителя порядка в полном недоумении.
– Это была преднамеренная попытка убийства. Преднамеренная!
– ярился Александр всю дорогу до дома Эсхина.
– Они пытались убить меня!
– Но кто послал убийц?
– осведомился Гефестион.
Александр оторвал полоску от собственного хитона и заботливо перевязал ею царапину на руке своего друга.
– Демосфен, - отвечал Птолемей.
– Кто же еще?
– Ему это невыгодно, - объявил Александр.
Никто из них и не подумал перевязать мою рану. Однако я знал, насколько быстро заживают они на мне, тем более легкие. Рассудок отключил рецепторы боли, и все же я чувствовал, что рана не глубока. Оставалось опасаться инфекции, но организм мой производил антитела в огромном количестве, так что опасности не было.
Мне даже припомнился Золотой бог Атон, с издевкой осмеивавший меня. Он говорил, что сотворил себе воина и обеспечил его всем необходимым для скорейшего излечения ран.