Орион и завоеватель

Бова Бен

Тут я увидел, что остался один, и прижался спиной к дереву с сарисой в одной руке и мечом – в другой. Дюжина соблюдавших осторожность воинов окружила меня, глаза их пылали, залитая кровью броня алела; они следили за мной, ожидая, чтобы я открылся. Многие потеряли сарисы и остались только с мечами. Передо мной были ветераны. И они не собирались рисковать, имея дело с таким опасным противником, как я, – ведь я убил немало их воинов. И все же они не хотели упустить меня. Мне оставалось только постараться прихватить с собой на тот свет побольше врагов,

прежде чем они убьют меня. Я заметил, что один из них подзывает к себе лучников. Этот и вовсе не хотел рисковать.

– Прекратить! – послышался зычный голос. Возле обступившего меня кольца воинов остановился всадник. Панцирь незнакомца украшала золотая филигрань, впрочем, теперь его припорошила пыль. Шлем всадника венчал белый плюмаж из конского хвоста. Отстегнув нащечные пластины, он открыл лицо. Колючую черную бороду с одной стороны покрывала запекшаяся кровь. Потом я заметил, что глаз с этой же стороны лица он потерял очень давно. Под опавшим веком виднелась полоска белой мертвой плоти.

Это был явно один из полководцев. Воины чуть отступили от меня, но никто из них не опустил оружия. К нам приблизился другой военачальник, и я заметил, что оба ездят на могучих гнедых конях, не пользуясь ни стременами, ни седлами, лишь подложив под себя нечто вроде подушки из сложенных в несколько слоев одеял.

– Пусть живет, – сказал чернобородый. Некоторые из воинов выразили согласие. Обращаясь ко мне, он возвысил голос: – Мне нужны хорошие воины. Будешь ли ты служить в моем войске?

Я огляделся. Мои спутники уже мертвы либо были в плену. Выбора у меня не оставалось, к тому же он предлагал мне нечто лучшее, чем рабство или смерть.

Я не стал долго думать:

– Да!

Разнообразия ради мне захотелось оказаться на стороне победителя. Он откинул назад голову и расхохотался:

– Хорошо сказал. Как тебя зовут?

– Орион.

– Откуда ты?

Я открыл было рот, но сразу понял, что мне нечего отвечать. Из своей жизни я помнил только несколько последних часов.

– С севера, – уклончиво сказал я.

– Должно быть, из скифов, судя по росту. Их серые глаза я узнаю повсюду. Но где твоя борода? Почему ты бритый?

Я не имел об этом далее отдаленного представления.

– Борода позволяет врагу ухватить тебя за горло, – услышал я свой ответ будто со стороны.

Он подергал себя за густую бороду.

– Неужели? Ты рассуждаешь, как мой сын. – Потом он повернулся к одному из воинов, стоявших неподалеку. – Никос, возьми его в свой отряд. Учить его не потребуется, он и без того прекрасно владеет сарисой.

Ухмыльнувшись, он тронул коня шенкелями и рысью отправился прочь в сопровождении кого-то из военачальников.

Таким я впервые увидел Филиппа, царя Македонского. Золотоволосый юноша, который вел конницу, оказался его сыном. Звали его Александр.

2

В ту ночь мы остановились на поле боя, чтобы сжечь мертвых и отдохнуть после тяжелого дня. Никос, к моему удивлению, оказался фракийцем, а не македонцем.

– При моем отце мы совершали набеги в Македонию, угоняли их коней и скот, – рассказывал он мне возле потрескивавшего костра, набивая брюхо жареной бараниной. – Женщин тоже уводили, – добавил он, выразительно подмигнув.

Никос был не старше тридцати, его волосы все еще оставались темно-каштановыми и буйными, как дикая поросль. Черную бороду заливал бараний жир. Вокруг нашего костра расположилось больше десятка воинов; лекарь из далекого Коринфа обходил лагерь, накладывая мази и повязки на раны.

– А теперь ты служишь македонцам, – заметил я.

Никос глотнул из бурдюка вина, забрызгав бороду и грудь.

– Ей-богу, ты прав. Одноглазый старик изменил все. Стал царем и начал гонять нас как проклятых. И всех вокруг. Гонял нас летом, гонял зимой… Что для него непогода? И ни разу не проиграл ни одной битвы. Уж он-то знает, сколько нужно бобов, чтобы сварить похлебку… Он знает.

– Но ведь Филипп покорил твой народ, – пробормотал я.

Никос бурно возразил, замотав лохматой головой:

– Нет, не покорил. У нас есть собственный царь. Филипп просто доказал, что выгоднее быть в союзе с Македонией, чем воевать с ним.

"Дипломат", – подумал я. И сразу понял, что Филипп проделал со мной сегодня такую же штуку.

– Теперь все племена нашей страны поддерживают македонцев, – продолжал Никос. – И Филипп осмелился бросить вызов Афинам.

Если Никоса и не радовала перспектива войны с Афинами, он ничем не показывал этого. Даже напротив, выглядел вполне довольным.

А потом он нагнулся ко мне и сказал негромким голосом:

– А знаешь, что я думаю?

Изо рта воина дурно пахло, и я заметил насекомых, копошившихся в его бороде.

– Что? – спросил я, пытаясь сохранить дистанцию, чтобы какая-нибудь блоха не перепрыгнула на меня.

– Я думаю, что все устроила она.

– Она?

– Ведьма, жена Филиппа.

– Неужели жена царя – ведьма?

Никос вновь понизил голос:

– Она жрица древней богини, поклоняется змеям и всякой нечисти. И еще – волшебница, вот так. А как иначе объяснить это? Когда Филипп согнал своего брата с трона, я уже был достаточно большим и помогал отцу пасти стадо. Тогда все племена, что окружали Македонию, отхватывали от нее жирные куски. Не только мы, иллирийцы, но и пэонийцы, словом, все. Их грабили каждый год.

– И Филипп остановил набеги?

– Словно мановением своего единственного ока. А теперь все племена служат ему. Должно быть, наворожила его молосская сука, иначе не объяснишь.

Я смущенно посмотрел на других мужчин, сидевших вокруг костра.

Никос расхохотался.

– Не беспокойся. Я не могу сказать о ведьме ничего такого, чего не говорил бы сам одноглазый старик. Он ненавидит ее.

– Ненавидит свою жену?

Воины закивали, заухмылялись.

– Не будь она матерью его сына и наследника, царь давным-давно отослал бы ведьму назад в Эпир.