Орион в эпоху гибели (Орион - 3)
Шрифт:
Вскочив на ноги, я сосредоточился для переброски в тринадцатый век по христианскому календарю - во времена, когда Монгольская империя раскинулась от морского побережья Китая до равнин Венгрии. Я уже бывал там. Это я убил Великого хана Угэдэя, сына Чингисхана, человека, одарившего меня своей дружбой.
Город творцов исчез, смытый леденящим холодом переноса сквозь пространственно-временной континуум. На мгновение я, утратив телесную оболочку, завис в бездонной черноте континуума - и вдруг оказался посреди холодной, продуваемой всеми ветрами степи. В небе
Я направился к городу. Пошел дождь со снегом, резко хлеставший меня по обнаженной коже. Натянув тигровую шкуру на плечи, я снизил циркуляцию крови в периферийных сосудах, чтобы удержать тепло. Понурив голову, ссутулив плечи, я пробивался к своей цели наперекор ледяному дождю и ветру, с трудом переступая по скользкой, липкой грязи.
Пожара в городе не видно; это означало одно из двух - либо армия Субудая осаждает город, либо уже захватила его. Последнее казалось более вероятным, поскольку нигде не было видно ни лагеря, ни загона для лошадей, ни вооруженных всадников, охранявших город.
Пока я добрался до городских ворот, уже совсем стемнело. Стена оказалась всего-навсего частоколом из заостренных бревен, забитых в землю, на глазах превращавшуюся в топкое болото. Ворота являли собой грубую деревянную решетку с широкими щелями для стрельбы из лука.
Ворота открыты. Добрый знак - схватки не предвидится.
Под навесом ворот несколько монгольских воинов сгрудились вокруг костерка, судорожно потрескивавшего под импровизированной крышей, лишь частично скрывающей его от ливня.
Все стражники явно были закаленными в боях ветеранами, но без своих малорослых лошадок они казались маленькими, словно подростки. Впрочем, смертельно опасные подростки. Каждый воин, облаченный в кольчугу и конический стальной шлем, имел кривой меч и кинжал, а у полуоткрытых ворот стояли их неизменные луки и колчаны, полные стрел.
Один из воинов, отойдя от костра, преградил мне дорогу.
– Стой! Кто таков и зачем сюда пришел?
– Я Орион, друг повелителя Субудая. Прибыл из Каракорума с посланием Великого хана.
– Курултай уже избрал Великого хана на место Угэдэя?
– прищурился коренастый воин.
– Еще нет, - покачал я головой.
– Кубилай и остальные собираются в Каракоруме, чтобы избрать его. Мое послание касается иных дел.
По пристальному взгляду монгола, устремленному на покрывавшую меня мокрую шкуру, я понял, что ему ни разу не доводилось видеть саблезубых тигров. Но он больше ничем не выдал своего любопытства, осведомившись:
– Чем докажешь свои слова?
Я заставил себя улыбнуться.
– Пошлите к Субудаю гонца и скажите, что Орион хочет видеть его. Опишите ему мою внешность, и он с радостью примет меня.
Страж оглядел меня с головы до ног. Среди монголов я просто великан, а Субудаю прекрасно известно, каков я в бою. Остается лишь надеяться, что из Каракорума до него не дошла весть, что Великого хана Угэдэя
Страж отослал одного из своих воинов передать весть Субудаю и неохотно позволил мне приблизиться к жалкому их костерку, убравшись из-под дождя.
– Славную шкуру ты надел, - заметил кто-то из стражей.
– Я убил этого зверя давным-давно, - откликнулся я.
Они сообщили мне, что город, в который я пришел, - столица русского княжества [явная ошибка: судя по тому, что Угэдэй уже мертв, дело происходит после 1241 года; Киев же был завоеван монголами в 1240 году; столь же неверно описание самого города, отражающее ошибочное представление автора о Руси как о темной и варварской стране]. Мне припомнилось, что Субудай горячо интересовался черноземными краями Украины и степями России, ведущими к равнинам Польши, а оттуда к Карпатским горам, в Венгрию - и дальше, в самое сердце Европы.
Ко времени возвращения гонца моя спина страшно замерзла, хотя лицо и руки почти согрелись. С гонцом пришли еще двое, в сверкающих доспехах и полированных шлемах; рукояти их мечей украшали драгоценные камни. Ни слова не говоря, они повели меня по чавкавшим грязью улицам города к зданию, где разместился Субудай.
Он почти не изменился со времени нашей последней встречи в другой моей жизни. Он был малорослым и поджарым, как и его воины; седеющие волосы и борода обрели цвет стали, а в угольно-черных глазах сверкал ум и живой интерес к огромному миру.
На постой он остановился в церкви - наверное, потому, что это деревянное строение оказалось самым большим в городе и давало наибольший простор для аудиенций и ночных оргий. Я двинулся через неф к Субудаю; византийские святые угрюмо, точно окостенев, взирали с икон на груду подушек, высившуюся на месте алтаря. Там и возлежал Субудай, окруженный верными нукерами и стройными местными женщинами, подававшими им еду и вино.
Позади него поблескивал золотом барельефов церковный алтарь, озаренный мерцанием свечей. Часть золотого оклада уже содрали; скоро монголы пустят в переплавку и остальное. Высоко на своде виднелась мозаика, изображавшая скорбящего Христа, поднявшего раненые руки в жесте благословения. Меня поразило портретное сходство иконы с творцом, которого я называл Зевсом.
Под стенами церкви, обращенной в вертеп, предавались праздности вооруженные воины, пьянствуя и беседуя между собой. Но меня их внешняя неторопливость обмануть не могла - я знал, что эти люди в мгновение ока снесут голову любому, кто сделает хоть один угрожающий жест. Даже женщине. Стоит Субудаю сказать хоть слово - и они с радостью вознаградят человека, солгавшего или чем-нибудь не угодившего полководцу; а наградой послужит расплавленное серебро, залитое неугодному в глаза и уши.
Но все-таки верность я честь для этих варваров - куда более святые понятия, чем для так называемых культурных народов. А уж в их отваге и сомневаться нечего. Если будет приказано, они живой волной хлынут на стены мощнейшей крепости и либо одержат победу, либо погибнут все до единого.