Орки плачут ночью
Шрифт:
Когда остальные разошлись, Тариэль задержался и с некоторой неловкостью обратился к оркскому вожаку:
– Севастьян, я очень прошу тебя ничего не говорить об эльфийских делах Лориэне, – смущенно попросил он. – Понимаешь, мы – давние хорошие друзья, но она из Нобилей и, боюсь, что наши кланы окажутся противниками в грядущей войне. Ее лучше не вмешивать…
Полуорк честно ответил, что ничего подобного и в мыслях не держал, снова подумав, что надо при случае подробнее расспросить Мэна о внутриэльфийских интригах, и направился к палаткам представителей Совета.
Повода усомниться в намерениях Любомира ни у кого из наблюдателей не возникло.
– Весьма, – коротко отозвался неразговорчивый огр. – Согласен.
– Разумно, – согласилась Лориэна. – Тебе могут понадобиться такие союзники.
Лишь только Блор почему-то выглядел недовольным, но не решился вступить в спор с остальными наблюдателями.
Окрыленный гонец, терпеливо дожидавшийся решения оркского владыки, поспешил вернуться в Руян с радостным известием.
Глава 13
Княжеская пирушка
«Нельзя все ломать, надо же на чем-то сидеть»
Справочник начинающего революционера
Вечером князь Любомир прислал за дорогими гостями небольшой возок, в котором с трудом разместились Гуррх, Ларс, Мэн, Севка, и Влак. Наблюдатели поехали на собственных спурсах. О чем-то пошептавшись с Лориэной, Тариэль участвовать в празднике примирения отказался.
– Здесь тоже есть эльфы. Это Моураны – светлолесские союзники руянцев, – объяснил он оркскому вожаку. – Скорее всего, князь пригласит их на пир. Учитывая деликатный характер моей миссии, было бы лучше, чтобы как можно меньше народу знало о моем присутствии в Светлолесье.
Севка, уже мысленно окрестивший приятеля Лориэны «эльфийским Джеймсом Бондом», все понял и не стал настаивать. Тем более, что Тариэль взял на себя присмотр за лагерем и сразу занялся распределением часовых. Эльф резким окликом остановил Ксеренетиль, рвавшуюся поехать с остальными. Под его суровым взглядом девушка сникла и покорно вернулась в палатку.
Руянский кучер – погонщик спурсов – крепкий неразговорчивый мужик в красной косоворотке, широких черных шароварах и черной же фуражке, залихватски надвинутой набекрень, оказался настоящим лихачом. Он гнал неповоротливых зверей так, как будто участвовал в гонках Формулы-один и рассчитывал взять первый приз. Пассажиров неустойчивого возка растрясло настолько, что это можно было бы счесть местью за вчерашнюю осаду города. К счастью, путь оказался недолгим. Минут через пятнадцать гости предстали перед руянским князем. Вылезая из повозки, Севка показал кучеру кулак. Тот в ответ лишь недоуменно пожал плечами. Князь Любомир встречал дорогих гостей у входа в собственные хоромы.
Мясоедов, по понятным причинам, не сумевший ничего разглядеть вчера, с интересом осматривался по сторонам.
Город показался Севке светлым и чистым. Мостовые были выложены разноцветным булыжником, а каменные дома богатеев, хоть большей частью и одноэтажные, напоминали солидные особняки обитателей Рублевки. И даже домишки победнее выглядели ухоженными и аккуратными.
Мясоедов никогда не был сторонником просвещенного феодализма. Как рок-музыкант он скорее имел склонность к анархии, но бабулино специфическое воспитание и гены орского владыки привили ему некоторую терпимость к ненавязчивым формам власти. Идеальным Севка считал государство, которое оставляет людям максимум
Однако Любомир был далеко не самоотверженным аскетом. Трехэтажный особнячок князя – младший брат московского кремля, мечта российского олигарха – был окружен роскошным садом. В глубине сада виднелась дорожка, выложенная деревянными досками и обсаженная вечнозеленым кустарником, которая вела в уютный каменный сортир. Позади дома теснились хозяйственные постройки, в том числе, и «конюшня», куда наблюдатели сами отвели своих спурсов – свирепые зверюги вряд ли дались бы в руки незнакомцу, ну разве что только эльфу.
У черного входа суетилась обслуга, откуда-то доносились аппетитные запахи. Заметив заинтересованные взгляды гостей, князь приосанился и пригласил всех пройти в переговорную залу. Похоже, Севка не ошибся – сначала предстояла разборка, потом – попойка.
В зале уже дожидались знакомые советники, богатые горожане, неизменная стража – Севке даже показалось, что он узнал Хоря, – несколько эльфов, высоких, темноволосых, в просторных зеленых одеждах, – по-видимому, пресловутые темные эльфы Светлолесья, – и даже двое гномов. Гномы скромно держались в сторонке, беседуя о чем-то своем. Эльфы вели себя высокомерно, как хозяева, поглядывая на руянскую знать сверху вниз. Один из эльфов выделялся среди сородичей броской внешностью и надменным видом – их компанию тоже, по-видимому, возглавлял какой-то темноэльфийский князек. Присутствовала в зале и княжна Святослава в неизменном сарафане, скромно державшаяся у стеночки неподалеку от группы эльфов. Вид у девушки был не слишком счастливый.
Князь подошел к советникам, взял у седобородого желтоватый лист потертого пергамента и продемонстрировал Севке.
– Вот оно! – громогласно заявил он, привлекая внимание присутствующих. Разговоры смолкли, и гости уставились на Любомира, ожидая дальнейших объяснений.
– Подметное письмо. Это и есть причина вчерашней обиды. Все случилось от злого навета, – князь не стал томить гостей ожиданием. – Третьего дня в стражу поступил донос о том, что орки, по наущению врагов наших, собираются напасть на Руян и истребить горожан в отместку за прежние обиды. Понятно, что мы обеспокоились, и, – тут князь запнулся, подыскивая походящее слово. Нашел: – И решили доискаться правды! По воле случая, в сети попался ты, орчий владыка, а не по умыслу злому!
– А что, просто прийти и спросить было нельзя? – негромко сказал Севка, но в тишине зала все его хорошо услышали.
– Спросить? Орков? – искренне удивился Любомир. Потом слегка смешался, поняв всю недипломатичность своей реплики. – Ну, мы же не ведали, что орков ведет новый владыка. А кроме того, – он потряс бумагой перед Севкиным лицом, как будто приводил неопровержимое доказательство. – Донос был писан эльфийским письмом! – он протянул вещественную улику полуорку.
Мясоедов уставился на бумажку тупым взглядом. Буквы, выведенные удлиненной изящной вязью, разительно отличались от утреннего письма, но были всё так же непонятны.