Орлий клёкот. Книга первая
Шрифт:
«— Неужели все, — вздохнув грустно, недовольно буркнул Богусловский. — Раскрыты наши карты до времени. Выскользнуть могут остальные».
«— А наши секреты для чего? Своевременная мера!»
«— Нужно ехать в полк, — не отреагировав на замечание комиссара, продолжал, будто мыслил вслух, Богусловский: — Шум поднят — таиться бессмысленно».
Пока доскакали они до полка, там уже секреты пограничного ЧК задержали еще четырех беглецов. Долго те не запирались, признались в сговоре с гайдамаками, которым должны были помочь нынешней ночью, но когда узнали об аресте одного из группы, то дай бог ноги.
«— Вполне
«— Обыск. Поголовный! — предложил комиссар. — И все землянки перетряхнуть, все шалаши».
«— Обыск без санкции — деяние противозаконное…»
«— Все, что в интересах революции, — все законно! — настаивал комиссар. — Я требую немедленного обыска!»
«— У меня есть иное соображение. Полку следует теперь же сменить дислокацию. Да-да, не удивляйтесь и не возражайте! Построить всех до одного, объявить это и, уже не распуская строй, повести полк на новое место, а для отправки вещей личных и полкового имущества оставить по два человека от отделения. Они помогут нам изучить все, что здесь останется. Движение полка обеспечивать нужно пограничными нарядами. Скрытыми. Чтобы пресечь возможность ухода связников. Новое место давайте определим по карте. Далеко не следует уходить. Километра на два, на три. Немцев мы этим маневром тоже введем в заблуждение».
«— Ну и хитер! — не сдержал восторга комиссар. — Ну, хитер!»
«— Никогда не следует считать врага глупым и недальновидным, трусливым и прямолинейным», — ответил Богусловский, склонившись над картой, которую развернул на грубо сколоченном столе командир повстанческого полка.
Через несколько минут полк стоял в строю, отделенные проверяли наличие людей и докладывали взводным. Все налицо. Говорит Богусловский:
«— Кайзеровцы руками гайдамаков готовились этой ночью уничтожить вас всех. Мы полностью еще не знаем замыслы врага, поэтому считаем необходимым передислоцировать вас».
«— Не ховатыся по лисах, а быты германцев та гайдамак-вражын треба! Гвинтивкы да кулеметы дайте нам!» — выкрикнул кто-то из строя, и ропот пошел по рядам: пора бы, дескать, вооружить полк и пустить его на Украину родную, кровью залитую.
Ответил комиссар:
«— Завтра утром сотню австрийских винтовок, из которых вас хотели убивать, получите. Дня через три — наши трехлинейки. Сполна. Даже пяток «максимов» обещали. И гуляйте. Мстите за жен поруганных, за детей сирых…»
Довольны повстанцы. Вдохновлены. Бодро уходят в сонный ночной лес взвод за взводом, рота за ротой.
Когда рассвело, комиссар с оставшимися повстанцами и своими пограничниками пошуровал в лагере и был обескуражен найденным: два десятка австрийских винтовок, три цинка патронов.
«— Ого! Запасец! — возмутился он. — Выходит, то, что мы поймали, — слезы одни. Осталось еще порядком».
«— Когда я уезжал из Москвы, видел плакат. Огромный, через всю улицу: «Пролетарий! Враг коварен — смотри в оба!» Умный плакат. — Сделал паузу, прикидывая что-то в уме, и сказал решительно: — Осталось еще два дня. Помогу наладить и в полку службу контроля».
«— Шпионить за своими?! — воскликнул комиссар и даже выскочил из-за стола. — Туда ли гребем?!»
«— Если хотите — шпионить, — спокойно ответил Богусловский. — Только не за своими, а за агентурой контрреволюции. Не сделаете этого, потеряете все».
То была последняя вспышка прямолинейного упрямца. Оставшиеся дни комиссар выполнял все рекомендации без всякого пререкания, и Михаил уезжал дальше по маршруту командировки успокоенный. А вскоре узнал, что в повстанческом полку арестованы все изменники, а сам полк благополучно перешел границу, чтобы громить кайзеровские малые гарнизоны, их штабы и обозы.
Другим комиссарам пограничных ЧК Богусловский помогал наладить охрану границы так же старательно и видел, что его добрые советы не уходят, как говорится, в песок. У него учились охотно. Ну а если желание есть, считал Михаил, цель будет достигнута.
В общем, когда Богусловский уезжал от пограничников, те первоначальные сомнения, терзавшие его, казались ему совершенно беспочвенными. Но когда увидел хаос на железной дороге, когда увидел заводские трубы без дыма, вот этих прущих неизвестно куда и зачем с тощими заплечными мешками, с вечно испуганными глазами мужиков, когда понял, как маячит впереди всего этого хаоса нахал-демагог, размахивая не только кулаками, но и ревнаганами, — когда все это навалилось на него вот так, сразу и непосильно, сомнения вновь овладели им. И вспомнившееся ему восклицание комиссара: «Туда ли гребем?!» — хотя и было брошено совсем по иному поводу, занозой впилось в мозг.
Как жить? Куда грести?
И даже встреча, столь желанная и столь долгожданная встреча с Анной не могла отвлечь его от главной мысли: «Туда ли гребем?!» К тому же Анна, почувствовав, что не так искренни ласки Михаила и что он чем-то обеспокоен, рассудила это по-своему: она не смогла собрать для него даже мало-мальски приличный ужин; а на соседей их коммунального особняка вдруг напала любознательность, и они с непостижимым нахальством лезли с вопросом: «Ну как там германец?» — в самые неподходящие моменты, — вся эта, по ее мнению, неустроенность быта заставляет страдать Михаила, ибо задета его мужская гордость, и чтобы хоть как-то успокоить мужа, Анна начала пересказывать то, что слышала во время его командировки и от соседей, и в очереди у булочной:
— Эсеры Кремль было уже захватили. Говорят, вся ЧК была с ними. И милиция тоже. Не подоспей латышские стрелки, только бог ведает, чем бы все закончилось… Пушки стреляли, пулеметы строчили. Ужас!
Он уже слышал на одной из долгих остановок о левоэсеровском мятеже от дежурного по станции, который на вопрос: «Когда отправите?» — ответил сочувственным вопросом: «Торопитесь в гости к богу?» — И добавил с ухмылкой: «Левые эсеры в Москве бузят…»
Газет в пути Михаил достать нигде не мог, вагонный люд помалкивал, ибо не знал ничего, вот и не представлял себе размеры мятежа. Он и сейчас не мог оценить все, что произошло в Москве несколько дней назад. Лишь через день он узнает правду о мятеже, о его громадном размахе, узнает о том, что на его подавление поднялись не только советские войска, но и рабочие дружины, коммунистические отряды. А сейчас спросил жену: