Орнаменты

Шельен Тикки А.

Рассказ о зиме в Бретони и о странствиях осеннего листа

*******************************************************

В Бретонь пришла зима. Снег осыпался четыре дня подряд, таял, раскисал под ногами прохожих, ночью приударял мороз: снег, осклизлый за день, замерзал крепкой коркой, а поверх корки припорошивало легчайшей снежной пылью. Потом теплело, и сверху вновь валились рыхлые мягкие хлопья, а в конторе Полли слабо жаловалась на невыносимые мигрени. Полли, хрупкая и капризная девочка, невеста Гийома, хозяйского сына, часто болела, особенно по зиме. Тикки благоразумно полагала, что после свадьбы большинство болезней кончатся вполне благополучно, но со свадьбой пока, похоже, не очень торопились. Сырая зима окутывала ДинасМато, душила холодным влажным запахом моря, а ноги постоянно промокают, и даже веселый Вильям приуныл. За столом реже шутили, все больше жаловались на налоги или еще какую необоримую напасть. Дороже и дороже на рынке морковь, капуста и рыба, все чаще Мойра бранилась на всю контору,

распекая нерадивых, все чаще Тикки ловила на себе ее косые взгляды. Hо, конечно, хуже всего было другое. И можно пережить недовольство леди Мойры, и не самая страшная беда сквозняки, гуляющие по всему дому, и глухая изматывающая тоска по ночам не Бог весть какая невыносимая вещь. Мэттью Ложка приходил к Тикки, и ее дом преображался. Hе раз и не два говорила она ему, чтобы он оставался жить здесь, не раз и не два он улыбался в ответ, и все было, как было. "Сейчас я рыбак,- говорил он.
– Вот подожди, выучусь на писца, тогда - конечно". Однажды его не было целую неделю. Смертельно перепуганная Тикки не знала, что и думать. По вечерам Стэйси даже приходилось прикрикивать на подругу, чтобы та уж совсем не падала духом. Вечером в пятницу Hикол появился у домика Тикки и передал ей записку. Мэтт писал, что заболел и очень просит не беспокоиться. Утром в субботу Тикки, конечно, уже бежала по направлению к деревушке Мэттью, оскользаясь на мокрой разбитой дороге, зябко кутаясь в платок и шепотом ругаясь на погоду и жизнь. И посейчас странно, ну откуда, откуда Ему ведомы все наши устремления, как Он ухитряется свести все концы с концами, ведь самые удивительные вещи могут происходить и происходят, а мы не верим, слыша о них, не торопимся верить. Подойдя к морю, серому глухому и сердитому морю, безрадостно катившему грязные волны, Тикки зачерпнула холодной воды, чтобы хоть чуточку привести себя в порядок. В воде тяжело размокал, болтаясь у самого берега, ржавый лохматый лист боярышника. Частью через Стэйси, частью через Фаобраха Ина, у которого в каждом городе по всему белому свету были друзья и подруги, частью через посредство Божественного Провидения, но вскоре к Тикки стали заглядывать на огонек разные славные люди, всякий раз находя радушие и теплый прием. Стэйси, щепетильнее относившаяся к святости жилья или в силу каких других причин, не особенно одобряла подругу, но на сей счет у Тикки были свои воззрения. И уж вовсе не по-ирландски было бы отказать в ночлеге друзьям. Пожалуй, что соседи и стали подозревать ее в безнравственности, Бретонь не очень-то понимает в вопросах цены чести, зато неплохо разбирается в других ценах, о том покамест Тикки было неведомо. Однажды почти на исходе ночи в окно Тикки крепко постучали. Переполошившаяся и толком не проснувшаяся, она быстро набросила какую-то одежку и поплелась открывать. Hа пороге стоял Кнут Парнезиус Хабена собственной персоной, сзади маячила еще одна тень. Ваганты - веселый народ, а в Божьем мире все может произойти, потому Тикки ни о чем не спросила, а только указала им место, где можно было бы проспать те несколько часов, что оставались до утра, когда ей пора было бы идти на работу, а им - своим путем, куда бы они ни шли. Снова укладываясь спать и проваливаясь в вязкую дремоту, Тикки пожелала гостям спокойной ночи. Хабена в ответ рассыпался в извинениях, отвечая, что во всем Динас-Мато ему просто некуда было податься, хотя это его, конечно, нисколько не извиняет. Смешно было от лохматого небритого бродяжки слышать учтивые и изысканные речи, но таков уж Кнут. Расхохотавшись, Тикки послала его к черту. "Так пусть и тебя осенит негасимым светом святое Рождество Христово," - сонно пробормотал Кнут Парнезиус Хабена, школяр из Сорбонны, ирландец. Это было первое Рождество, что встречала Тикки вдали от семьи. Hа другой день, когда она уже убрала со стола, перемыла тарелки и готовилась бежать на базар за покупками к завтрашнему обеду, ее подозвал к себе Мишель, супруг леди Мойры и хозяин конторы, поблагодарил за работу и велел ей получить расчет. После Рождества, сказал он, в контору придет новая кухарка, а ты будь счастлива и благополучна, от всего сердца желаем тебе веселого Рождества.

Здесь рассказывается одна из сказок, какие часто можно услышать в сочельник ***************************************************************************

Во всей этой истории нет ни малейшей лжи, ну разве слово-другое, да и то лишь малым детям на потеху. А случилось все это давным-давно, но не слишком давно. Жил однажды молодой Бертон, резчик по дереву, да такой искусный, что бывало вырежет он из дерева птицу, так она только что не поет. Про него шла добрая молва, его приглашали даже к Герцогу в замок, он получал хорошие заказы и жил не бедствуя. Вот раз должен был быть большой праздник в монастыре св.Иосифа. А в том монастыре хранилась драгоценная реликвия высокий крест в рост взрослого мужчины, а в основание его была вделана подлинная щепа от Креста Господня; рыцарь Игнатий, крестоносец, привез эту реликвию из Великого Похода и отдал в дар монастырю, где и окончил земной путь. И тогда было 400 лет, как основали честной монастырь во имя святого праведного Иосифа. К Бертону велел послать настоятель и заказал ему ко дню праздника фигуру Спасителя из красного дерева впору кресту. Бертон был рад, но смущен, потому что был еще молод. Он ревностно взялся за

дело, забыв все другие заказы, и даже порою работал ночами. Говорили, что иногда он не выходил из своей мастерской сутками, но ведь и работа была нелегка - шутка ли, самого Спасителя, да еще в человеческий рост, да еще к главной реликвии славного монастыря. Иные всю жизнь живут, а о такой чести не могут и мечтать. И вот уже была готова фигура, умелый резец молодого Бертона избороздил Святое Чело горькими складками, как велел устав и как требовал настоятель, и все, кто видел Распятие, но таковых было немного, говорили, что ничего прекраснее и печальнее им в жизни своей встречать не доводилось, и даже вспоминая о горестном лике Спасителя, эти люди не могли удержаться от горьких слез. В назначенный день настоятель, одобрив труд Бертона, распорядился привезти к нему чудесный крест, чтобы уж сам мастер завершил свой труд и укрепил на кресте фигуру должным образом. Сам Бертон радовался и гордился своей статуей, говоря, что никогда бы не сумел вырезать другую такую же. Когда крест провозили по дороге от монастыря до деревни, где жил Бертон, все кланялись и бросали на дорогу букеты, и цветы устилали путь к дому резчика. По этой дороге к Бертону пришла Карвелл, одни считали ее блажной, другие блаженной, а третьи - одной из уведенных эльфами, но никто не знал, откуда она родом. Карвелл села у порога мастерской Бертона, в руке у нее было четыре хрустальных гвоздика, и она протянула их Бертону. Добрый Бертон вынес ей молока и белого хлеба, но Карвелл не стала есть, а велела Бертону прибивать фигуру к кресту этими хрустальными гвоздиками. Бертон боялся, что красивые гвоздики разобьются и это расстроит бедную дурочку, но все же он взял у Карвелл один гвоздик и, приложив его к деревянной ладони статуи, слегка стукнул молотком. Гвоздь под ударом разбился, а из царапины на деревянной ладони Спасителя показалась капля крови. Молодого Бертона потом иногда встречали, он улыбался и радовался, как радуются цветы и небесные птицы, но не произносил ни слова до самой своей смерти. Hо когда на другой день из монастыря приехали за готовым Распятием, резчика не было в доме. Крест стоял прислоненный к стене, как его и оставили, а фигура Спасителя простирала руки не по бокам перекладины креста, но вверх, к небу, словно обнимая весь мир, а лик Его был светел и радостен. Блаженная Карвелл сидела у босых ног деревянного Христа и играла тремя хрустальными гвоздиками.

То, что я хочу сказать тебе на самом деле

*****************************************

Знаешь, когда уже Бог весть какой день за окном кошмарная стужа - я все понимаю, родной мой, зима входит в свои владения, что уж тут поделаешь!
– и мерзнут руки, даже в доме мерзнут руки, трудно держать в пальцах иголку, трудно покрывать прикольным золотым подсолнцем синюю ткань, потому что игла сделана из такого холодного железа. Скоро ты должен уехать, как представлю, что ты в самом деле собираешься в самую настоящую дорогу, затеряться среди зимы, снега, темноты и ослепления укатанных снежных полос, ох, лучше бы ты остался дома. Что за блажь - уеэжать зимой, когда зиме нет до тебя никакого дела? Мой дом растворяется в зиме, маленький, чуть заметно дышащий отрывок Бретони, Малая Бретонь, даже того меньше - крохотная, пианиссимо. Зима надвигается со всех сторон, она блаженна, в ней нет жалости, она чужда ей. Я выхожу в коридор своей коммуналки, меня обдает холод чужих замерзших людей. За обшарпанной дверью моей комнаты густая смесь самых разных запахов - тушеной картошки с тимьяном, сигарет, мускатного ореха, все это пронизано музыкой, я уже почти и не выключаю магнитофон, так как-то проще, и над всем этим, среди завихрений Стивелла и Три Янга, сигареты за сигаретой, сумрака, вязаных пледов и глиняных колокольчиков, среди всего этого, пронизывая все это - чистый и холодный запах зимы. Я вхожу в свою комнату, как в аквариум. Безумно давно, когда-то, когда меня звали по-другому, мне иногда хотелось стать рыбой - никогда птицей, но всегда - рыбой, плавать себе, шевельнув плавником, а то взблеснуть чешуей "как жар горя" (не золотой рыбкой, раззявой-волшебницей, а именно чтобы "как жар", густым внезапным золотом). Что остается? Конец моей ниточки, хвостик клубка случайно зацепился за край твоего свитера, ты уходишь, а он все разматывается, разматывается, чем дальше ты уходишь - тем меньше клубок, наконец, последняя петля соскальзывает, и на пол, звякнув, падает полтинник, вокруг которого так долго спали пушистые слои ниток. Где клубок? Он растянут между чем и чем, он теперь провод, путь назад - или вперед?
– шерстяная нитка поет шерстяную песенку, - жаль, рвется легко. Hу, ты выдумал, ждать прочности от шерстинки. Знаешь, какого цвета? Серого. Ах, черт! Они все-таки кончились. Сигареты кончились! Как же выйти из дома, если дом в осаде зимы... Сейчас на улице -26, не меньше, и сырость. Даже собака, рыжий собака, хочет свернуться теплым калачиком на ковре, не хочет идти в мороз. А как тянет курить, беда просто! Собираюсь с духом и выскальзываю в коридор, чтобы позвонить тебе. По черному ледяному телефонному аппарату. Тебя нигде нет. Там везде зима, а тебя нет. Я люблю тебя.

************************************************************************ * 1. Это не сказка. * * 2. Это непpавда. * * 3. Любое совпадение на совести совпавшего. * * 4. Сами дуpаки. * *************************************************************************