Орсиния (сборник)
Шрифт:
— А теперь есть, — подхватил Итале. — Я же говорю: теперь я пуст, как этот кувшин из-под пива. Воздух, солнечный свет, тишина, простор.
— Ну, это ненадолго.
— Это-то как раз надолго. Просто мы с тобой не вечны.
Эстенскар прислонился к дверному косяку, глядя в темноту и прислушиваясь к тишине этого сельского края.
— Теперь, когда я наконец твердо знаю, что ничего выбрать не смогу, — проговорил он, — когда я понял, что никакого выбора и не существует, что я никогда не смогу жить так, как мне нравится, что все это было обманом, пустым тщеславием и бессмысленной тратой времени… когда я наконец сдался и прекратил попытки идти избранным мною путем, я сразу потерял его; я не слышу ничьих голосов, я заблудился. Я зашел слишком далеко, и пути домой нет.
Даже много лет спустя стоило Итале услышать, как кто-то произносит имя его друга, и в его памяти сразу же всплывали эти мгновения — просторная комната с земляным полом, горящая свеча, кувшин из-под пива на дубовом столе, огонь в очаге, дрожащая на осеннем ветру темная листва за распахнутой дверью и тишина, в которой тихий голос Эстенскара звучал необычайно отчетливо, но все же будто замирал, поглощенный этой всеобъемлющей тишиной и царившим вокруг покоем.
— Но ведь, приехав в Эстен… — начал было Итале и умолк, понимая, как глупо прозвучит то, что он хотел сказать. И все же ему хотелось переменить настроение Эстенскара. Сам он был так счастлив в тот день, что жаль было отпускать от себя это счастье.
— Это уже не мой дом, — сказал Эстенскар. — Слишком поздно. Одна дорога ведет на восток, другая — на запад, но в жизни для тебя не существует направления, пока тебе его не укажут. А ведь укажут непременно! Ты не сам его выбираешь. Ты всего лишь принимаешь то, что тебе предлагают. Если предлагают. Так зачем же я еду в Эстен? Сам не знаю. — Он говорил резко, бросая на Итале мстительные взгляды, однако Итале давно уже понял, что Эстенскар сердится вовсе не на него.
— Но всегда очень многое зависит от того, где ты в данный момент находишься, — возразил он. — Иди сюда, сядь, и поговорим спокойно. Мы только что вырвались на свободу. Всего лишь. И пока что слишком рано всерьез беспокоиться о конечной цели этого путешествия.
Эстенскар послушался и снова сел за стол, поставив на него локти и уронив голову на руки. Пальцами он машинально ерошил свои жесткие рыжеватые волосы.
— Я вечно говорю и думаю только о себе! — с отчаянием сказал он.
— Ну и что? Этот объект вполне заслуживает внимания. Но хорошо бы…
— Если бы не ты, минувший год…
Оба смутились и некоторое время молчали.
— А твоя заветная мечта?… С ней ты пока не расстался?
Эстенскар молча покачал головой.
— Значит, Эстен — тоже часть твоего плана? — продолжал тормошить его Итале.
— Не уверен. Я знаю одно: с тех пор, как я все понял, я сразу почувствовал, что мне необходимо уехать из Красноя, и как можно дальше!
— Ты это знал еще во время нашей самой первой беседы. Помнишь? У меня дома.
— Да, мы еще сыр ели… Это было два года назад. И я тогда продолжал жить с Розали — наши отношения были в самом разгаре. Господи! Какой дурак!
Итале снова обследовал кувшин из-под пива, обнаружил, что он, как и следовало ожидать, совершенно пуст, и встал, сладко потягиваясь.
— Завтра, похоже, я ни рукой, ни ногой двинуть не смогу — совсем от верховой езды отвык.
— Послушай, Итале. Раз уж разговор зашел…
— Да? И о чем, интересно, он зашел? — Итале помрачнел.
— Что у тебя с Луизой Палюдескар?
— Я и сам себя все время об этом спрашиваю!
— Что, собственно, вдруг пошло не так?
— Не знаю. Не понимаю… Я не понимаю, чего она хочет!
— И никогда не поймешь… А чего хочешь ты?
Итале оперся о каминную полку, глядя в огонь.
— Спать с ней.
— И она тоже этого хочет?
— Я думал, что да.
— Но теперь она хочет большего?
— Нет… меньшего, — с трудом выговорил Итале. Он не знал, какими словами выразить то, что было на сердце. — Я же сказал, что не понимаю ее. Мы любим друг друга, но… у нас ничего не получается. Мы не ладим. Мы без конца делаем друг другу больно. И я не знаю почему.
— «Я не знаю, я не понимаю», — сказала соломинка, вспыхивая в пламени костра… Видишь ли, Итале, влюбленность… да и любовь изобрели поэты. Поверь мне, уж я-то знаю! Все это ложь. Самая худшая из всех. Слово, не имеющее значения. Любовь — это не надежная скала, а водоворот, бездна, которая высасывает из тебя душу!
— Но должна же быть… Ну хорошо. Сейчас я как-то не готов говорить на эту тему. Пока что я от любви сбежал — на время, возможно. Надеюсь, что впоследствии многое увижу яснее. Когда-нибудь потом. Вот ты не желал оглядываться, когда мы уезжали из Красноя, и был прав!
Эстенскар кивнул; но на следующую ночь он снова вернулся к этому разговору. Переночевав в «Золотом льве», они целый день ехали верхом по очаровательной и удивительно тихой местности, а потом без сил рухнули прямо в свежее сено на сеновале в хлеву, завернувшись в попоны, одолженные им гостеприимным хозяином. Вокруг царили дивные ароматы — свежего сена, зерна, конского навоза, а за широким окном сарая сверкали яркие звезды.
— Луиза пытается создать свой мир, — вдруг сказал Эстенскар. — В точности как и я когда-то. И она сама его когда-нибудь разрушит — как это сделал я. Не позволяй ей сбивать тебя с пути, Итале!
— А где он, мой путь? Раньше я был уверен, что знаю это… Я не знаю даже, что правильно, а что неправильно, не знаю, какова цель моей жизни, что я вообще должен в этой жизни делать. Мне не по душе то, что Луиза называет свободой, — это не любовь, а какая-то интрижка! И эта вечная таинственность, недопустимость любых планов на будущее…
— Таково ее понимание свободы. И это совсем не так уж глупо. Ведь если бы она вышла за тебя замуж, то ты был бы свободен, а она угодила бы в ловушку! Любовь — это игра, в которой проигрывают все. Послушай, Итале, я больше не стану поднимать эту тему; я отлично понимаю, что не мое это дело. Но я знаю Луизу много лет, я вполне мог бы влюбиться в нее, если бы не встретил ту, другую. Учти: она очень похожа на меня. Она хочет выбирать сама и всегда старается взять инициативу в свои руки. Стоит ей увидеть кого-то, и она уже не может оставить этого человека в покое — ты, например, не знаешь и, я надеюсь, никогда не узнаешь, какая ревность пожирает ее, когда она на тебя смотрит. Но я-то знаю ее хорошо! Берегись — и ее, и меня. Мы, если дать нам волю, способны уничтожить тебя, разрушить твою жизнь. — Голос Эстенскара звучал холодно, но в нем слышалось какое-то странное веселье.