Орсиния (сборник)
Шрифт:
Склоняясь над корытом, мать подхватила песенку. Но Лиза тут же петь перестала.
— А мне что, нельзя? У меня эта твоя песенка за день в ушах навязла. — Госпожа Бенат снова опустила в дымящуюся воду красные, изъеденные мылом руки. Лиза завела рукоятью машину для выжимания белья и сунула туда совершенно негнущийся рабочий комбинезон.
— Да полегче ты! Сломалась, что ли?
— Да нет, просто не лезет.
— Может,
— Ничего я не нервная.
— Я ведь не Санзо Чекей. Я тебя насквозь вижу, детка!
Обе молчали, пока Лиза продолжала сражаться с машиной. Госпожа Бенат подняла корзину с мокрым бельем, прижимая ее к груди, и со стоном поставила на стол.
— Ты это сама придумала — читать ему?
— Нет, его тетка попросила.
— Сара?
— Она сказала, что, может, это его немного развеселит.
— Развеселит, надо же! Значит, Сара? Да она бы уже давно выгнала и его, и Вольфа на улицу, если бы не их пенсии! И я не уверена, что стала бы ее за это винить. Хотя Санзо, правду сказать, сам о себе заботится, и куда лучше, чем можно было ожидать. — Госпожа Бенат водрузила на стол еще одну корзину с бельем, стряхнула с распухших рук хлопья мыльной пены и повернулась к дочери лицом: — А теперь послушай-ка меня внимательно, Алиция. Сара Чекей — женщина, конечно, достойная. Но ты впредь будешь слушаться меня, а не ее. Поняла?
— Да, мама.
Лиза в тот день после обеда была свободна, однако к Чекеям не пошла. Она повела младшую сестренку в парк на кукольный спектакль и возвратилась домой только уже совсем в сумерках, когда ветреный осенний вечер подходил к концу. В ту ночь она поудобнее улеглась в постели, вытянувшись на спине и вольно расправив руки, и стала думать о том, что сказала ей мать. Это имело непосредственное отношение к Санзо. Неужели Сара специально хотела оставить их с Санзо вдвоем? Но зачем? Уж конечно, не по той же причине, по какой ей самой, Лизе, хотелось остаться с Санзо наедине. Но тогда что в этом плохого? Неужели мать боится, что Лиза может влюбиться в Санзо?
Тут в ее мысленном разговоре с самой собой возникла небольшая пауза, а потом она подумала: «Но я ведь уже влюблена в него». Она как-то ни разу об этом не задумывалась в последние дни, с тех пор, как он впервые поцеловал ее; теперь же мысли ее прояснились, и все вдруг встало на свои места. Неужели она до сих пор этого не понимала? Странно, ведь это же совершенно очевидно! Но мама тоже должна понять ее; она ведь всегда все понимала, даже раньше, чем сама Лиза. Впрочем, она и не сказала ни слова предостережения, ни слова против Санзо. Она сказала только, чтобы Лиза держалась подальше от Сары. И это правильно. Лизе Сара тоже не нравилась, так что она охотно согласилась с требованием матери: больше не слушать Сару, что бы та ей ни говорила. А, между прочим, что Сара еще может ей сказать? И вообще, все это не имеет к Саре ни малейшего отношения.
— Санзо, — шепнула Лиза одними губами, чтобы не услышала ее сестра Ева, спавшая рядом; потом, довольная собой, она повернулась на бок, свернулась калачиком и уснула.
На следующий день она пошла к Чекеям и, когда они с Санзо как всегда сидели за столом в кухне, все посматривала на Санзо, разглядывая его. Глаза у него выглядели как у всех людей, слепоту выдавало лишь напряженное выражение лица да страшно изуродованный висок; даже под волосами видны были шрамы. Но разве ей эти шрамы отвратительны? Разве ей хочется убежать и не видеть их, хотя именно такое желание возникало у нее при встрече с ребенком, страдающим водянкой мозга, или с нищим, у которого вместо носа две огромные дыры? Нет, напротив, ей хотелось легко и нежно коснуться его шрамов — так, как он тогда впервые коснулся ее лица; ей хотелось погладить его по голове, провести пальцем по уголкам рта, сжать его сильную, спокойно лежащую на столе руку, когда он терпеливо ждет продолжения чтения или начала разговора… Единственное, что ее в нем раздражало порой, — это какая-то неосознанная пассивность, зависимость от обстоятельств, сквозившая и в его терпеливой манере выжидать, и в самой его смиренной позе. Человек с таким лицом и с такой фигурой просто не мог, не должен был проявлять такую пассивность!
— Сегодня мне что-то читать не хочется, — сказала она.
— Ладно, не будем.
— А ты не хочешь прогуляться? Погода чудесная.
— Хорошо.
Он надел куртку и последовал за ней по темной лестнице. На улице он просто пошел рядом, хотя палку с собой не взял. Она же брать его за руку не решалась.
— В парк?
— Нет. Пойдем на Холм. Там есть одно место, куда я раньше часто ходил, а теперь мне самому туда не добраться.
Холм на окраине Ракавы считался самой ее высокой точкой. Дома там были старые, огромные, вокруг — частные парки и сады. Лиза никогда здесь раньше не гуляла, хотя Холм находился всего в миле от ее родных кварталов. Сильный ветер дул с юга вдоль тихих незнакомых улиц. Она с любопытством и удовольствием осматривалась.
— Да тут кругом парк! Все улицы деревьями засажены, — восхищалась она.
— А где мы сейчас, на улице Совенскара?
— Я не заметила.
— Скорее всего так. Ты впереди, на той стороне, такой серой стены со стекляшками поверху не видишь? Мы должны мимо нее пройти.
Наконец они добрались до огромного, ничем не огороженного, совершенно одичавшего сада в конце узкого немощеного проезда. Лиза немножко боялась вторгаться на чужую территорию, да еще принадлежавшую какому-то богачу, но Санзо решительно шагал вперед, точно сам являлся здешним хозяином. Узкая подъездная аллея резко пошла в гору, сад стал еще гуще; ближе к вершине его лужайки и кусты ежевики все еще в какой-то степени сохраняли ту форму, которая им некогда была придана садовниками. Аллея подводила к дому, построенному почти у самой городской стены. Это был большой каменный дом, который своими пустыми окнами смотрел прямо на раскинувшийся внизу город.
Они сидели на склоне поросшего некошеной травой холма. Горячие лучи солнца, садившегося слева, за рощей, пробивались сквозь густую листву. Над равнинами, что простирались далеко за городские стены, висел то ли дым, то ли какая-то пелена. Отсюда была видна вся Ракава. Кое-где над крышами поднимались столбы дыма из труб, уносимого южным ветром. Невнятный тяжелый шум города точно специально оттенял мирную тишину этого заброшенного сада. Порой где-то вдали слышался лай собаки, или же, гулкий среди домов, стук лошадиных копыт, или чей-то оклик. На северной и восточной окраинах города, где городская стена давно разрушилась, громоздились фабрики — точно гигантские кубики среди маленьких игрушечных домов.
— Здесь по-прежнему никто не живет?
Лиза обернулась и посмотрела на пустой дом, на его черные незастекленные окна:
— Похоже, тут никто никогда и не жил.
— Садовник из одного дома по соседству рассказывал мне — я тогда еще был совсем мальчишкой, — что этот дом пустует уже лет пятьдесят. Его какой-то иностранец построил. Приехал сюда, сколотил на здешних фабриках состояние с помощью каких-то своих машин, потом уехал. А дом так и не продал, просто бросил, и все. Садовник говорил, что в нем сорок комнат. — Санзо лежал навзничь на траве, подложив под голову руки; глаза его были закрыты; выражение лица спокойное, даже ленивое.