Орудия пыток. Всемирная история боли

Michael Kerrigan

The Instruments of Torture

В картинах Энхарда Шена запечатлен мир ужасов: нюрнбергский инвентарь германских палачей начала XVI в., их инструменты и реки крови

В 2004 г. телезрители и читатели газет по всему миру были потрясены фотографиями из тюрьмы в Абу-Грейбе, невдалеке от Багдада. Эта иракская тюрьма еще в годы правления Саддама Хусейна приобрела дурную славу из-за применявшихся

в ней пыток и жестокого обращения с заключенными. Вот только на этот раз пытками занимались американцы. На одной из фотографий женщина-солдат держала на поводке обнаженного человека в ошейнике, который лежал перед ней, неспособный двигаться то ли из-за травм, то ли от страха. Были фотографии раздетых, лишенных человеческого достоинства узников, сложенных в живые пирамиды из голой плоти. На другом снимке был забившийся в угол человек, в лицо которому скалилась овчарка: солдат специально держал ее за поводок совсем близко к жертве. Страшнее всего, пожалуй, была фотография человека с мешком на голове, стоящего на ящике: его пенис и разведенные в стороны руки были привязаны проволокой.

Но для многих комментаторов явный чувственный ужас этих фотографий оказался не главным. Сильнее его стало тихое, еще более зловещее понимание моральной катастрофы. В последовавшие недели и месяцы стало ясно: пусть правительство США и осудило выявленных преступников и их непосредственное тюремное начальство, реальных карательных мер против них предпринимать никто не собирался. Влиятельные фигуры выражали озабоченность этими гуманитарными проблемами – но их позицию сочли препятствием для политики запугивания, которую проводили агенты США. Президент Джордж Буш прямо говорил об «альтернативном наборе процедур», а его представитель, Дик Чейни, в прямом эфире обсуждал допустимость «погружения в воду» – то есть неполного утопления.

В картинах Энхарда Шена запечатлен мир ужасов: нюрнбергский инвентарь германских палачей начала XVI в., их инструменты и реки крови.

В течение последних нескольких лет люди привыкли думать, что события 11 сентября «все изменили». Отчасти это правда. Больше всего, пожалуй, пострадало привычное убеждение, сформированное новейшей историей: мнение, что пытки как явление медленно, но верно исчезают. К концу XX в. казалось, что агент-одиночка или офицер может сойти на путь зла, но в целом цивилизованный мир так не поступает. Это было еще представимо в оставшихся коммунистических странах, банановых республиках и восточных деспотических режимах – но именно из-за таких вещей эти государства и считались париями. Что до Запада, подобные практики полагали оставшимися в прошлом. Теперь же, как бы ни виляли лидеры западных стран, когда речь идет о пытках, последние воспринимаются как вполне реальные и опасные для нашей демократии.

«Но как пытать?» – спрашивает судья в комедии Аристофана «Лягушки» (ок. 406 г. до н. э.). Ему отвечают:

«По-разному: плетями бей,Души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить,Класть кирпичи на брюхо».

Рядовая Линди Энгландиз военной полиции США держит беспомощного пленного на поводке, как собаку. Это – знаменитая фотография из иракской тюрьмы в Абу Грейбе. Когда-то предполагалось, что присутствие женщин в армии – примета современной цивилизованности. Однако жестокость, как оказалось, не ограничивается ни возрастом, ни полом

Историки могут быть не вполне уверены, что имелось в виду под «дави», но остальные описания пыток звучат весьма знакомо. Древнее отношение к пыткам как к способу получения информации было, однако, довольно сложным. Слово «пытка» у древних греков звучало как «басанос» – и этим же словом назывался пробный камень, которым проверяли чистоту золота. В качестве такого камня применяли темную разновидность сланца: если потереть «басанос» достаточно чистым золотом, на нем оставался особый след, не похожий на след других металлов и сплавов. Камень был инструментом менялы тех времен – и точно так же пытка была инструментом судьи: единственным надежным способом проверить, правду ли говорит свидетель.

В Греции никогда не пытали свободных граждан: предполагалось, что все они люди благородные и никогда не лгут суду. Однако при допросе рабов пытки считались не просто допустимыми, а прямо-таки обязательными. Показания раба в афинском суде не рассматривались, если только не были даны под пыткой. Убеждение, что ужасная боль – гарантия правдивости, сейчас выглядит для нас как противоречащее здравому смыслу. Нам-то интуиция подсказывает, что под пытками человек может наговорить что угодно. Но наша точка зрения опирается на очень современные представления о человеке, самостоятельном и обладающим своей собственной истиной. Для грека или римлянина истина была безлична, отдельна от человека и значительно больше, чем сам человек. И уж, конечно, больше, чем человек, родившийся в рабстве или семье низкого статуса.

Подобных же убеждений придерживалась Европа XV–XVI вв. Истина – не в словах свидетеля, а в его теле. Словам свидетелей доверяли крайне мало, типичное руководство для следователя тех времен уделяло много внимания тому, что мы сейчас называем языком тела:

«Судья должен пристально смотреть на обвиняемого в течение всего времени допроса, внимательно наблюдая за движениями. Если обвиняемый дрожит, плачет или вздыхает, следует спросить его о причине этого. Если он запинается, мешкает с ответом или же медлит и раздумывает над своими словами, то судье следует настойчиво повторять вопросы…»

Истину полагали заключенной в теле свидетеля, задачей же палача было добраться до нее при помощи боли. Этот подход выглядит чуть менее странным, если познакомиться с рассказом Шейлы Кассиди, английского врача, которую арестовали и пытали в пиночетовском Чили в 1975 г. Ее раздели, чтобы она почувствовала уязвимость своего тела, растянули и привязали к металлической кровати, к которой был подведен электрический ток. Ей ввели глубоко в вагину электрод, а еще одним проводом водили по всему телу, чтобы палачи могли вызывать у нее спазмы в любой момент. По ее словам, в этой ситуации она «не могла лгать из-за частых и сильных ударов током, даже думать не могла». Если она и пыталась хитрить, из-за боли у нее это не получалось.

То есть, когда речь идет о конкретной личности, классическая теория может оказаться до некоторой степени верна. Но современные знания изрядно отредактировали древнее философское представление о связи тела и истины. В XVII в. Декарт в своей знаменитой теории о дуальности физического тела и бесплотной души положил начало четкому разделению этих двух явлений. Пытать людей от этого не перестали, но теперь пытки считались рычагом, заставляющим человека сказать то, что он скрывает в своих мыслях. Истина более не считалась чем-то безличным, спрятанным в теле.

До того процесс добывания из человека правды был практически сакральным действием, теперь же он стал жестоким инструментом достижения цели – неизбежным злом, но все-таки злом. Начиная с XVIII в. (эпохи Просвещения) мы видим, как культура движется к отказу от пыток.

«Уже в XVI в. французский мыслитель Монтень высказывал свое отвращение к тому, что полагал лишь садизмом на государственной зарплате:

«Я не в состоянии был поверить, пока не увидел сам, что существуют такие чудовища в образе людей, которые готовы убивать ради удовольствия, доставляемого им убийством, которые рады рубить и кромсать на части тела других людей и изощряться в придумывании необыкновенных пыток и смертей; при этом они не получают от этого никаких выгод и не питают вражды к своим жертвам, а поступают так ради того, чтобы насладиться приятным для них зрелищем умирающего в муках человека, чтобы слышать его жалобные стоны и вопли. Вот поистине картина, которой может достигнуть жестокость».