Орудия войны
Шрифт:
Взяла раненого за руку. Кожа ладони гладкая, без единой мозоли. Этими руками не рубили дрова, не стирали белье в ледяной воде, не рыли окопы и не строили времянки. Руки человека, за которого все это делал кто-то другой.
У Щербатова на руках такая же кожа.
Но ведь и это ничего еще не доказывает! Интеллигент, бывший офицер РИА, служащий — мало ли их переходило на сторону революции каждый день, Саша не могла знать обо всех.
— Позови старшую сестру, — приказала Саша своему солдату. Когда Зоя подошла, спросила ее: — Этот раненый когда поступил, при каких обстоятельствах?
— Четыре дня назад, — ответила Зоя. — Стычка была с разведотрядом, да не казацким, из регулярной армии.
Саша кивнула. Про эту стычку она знала. Одного офицера взяли живьем и допросили. По счастью, этим теперь Саша занималась не лично, тут были и другие люди с опытом работы в ЧК. Но тот офицер был сразу после допроса расстрелян. Кто же тогда лежит перед ней?
— Кто оказывал первую помощь раненым сразу после боя?
— Так доктор новый, Громеко. Позвать его?
Саша задумалась.
— Погоди, — сказала она наконец. — Ну, смысла нет. Зачем ему в чем-то признаваться? Мы с другой стороны зайдем. У тебя ведь наверняка есть в закромах какие-нибудь погоны? Пойдем, выдашь мне.
Мало-мальски пригодную одежду со своих и чужих мертвых теперь снимали целиком, брезгуя разве что исподним — и то если оно не шерстяное. У запасливой Зои действительно сыскались погоны. Одна полоса, три звезды — поручик. Саша решила, что сойдет, штатский доктор мог не так уж хорошо разбираться в воинских званиях. Для надежности Саша окунула погоны в самую вязкую, пахнущую навозом лужу во дворе госпиталя и хорошенько повозила, придавливая носком сапога. Звезды и полосы стали почти неразличимы, только форма напоминала, что когда-то этот предмет был символом офицерской чести.
Саша взяла погоны двумя пальцами, встряхнула, чтоб грязь не выглядела слишком уж свежей.
— А вот теперь, — обратилась к Зое, — зови Громеко.
— Что вам от меня нужно? — холодно спросил подошедший через несколько минут доктор. — Есть какие-то нарекания по моей работе?
— О, отнюдь, — улыбнулась Саша. — Мой вопрос касается не вашей работы, а моей. Вот эти погоны были обнаружены на месте последнего боевого столкновения. По обрыву нити можно установить, что срезаны или сорваны они совсем недавно, — ничего подобного установить в полевых условиях нельзя было, но блеф был привычной частью работы следователя ВЧК. — Скорее всего это означает, что в нашу армию внедрен вражеский агент. Представляете, какие это может иметь последствия?
— Не представляю и представлять не хочу. Какое это имеет ко мне отношение? — раздраженно спросил Громеко. Уголок его губы дернулся.
— Иного ответа я и ждала! Что же, в таком случае вынуждена вам сообщить, что в госпитале начинаются оперативно-розыскные мероприятия. Все, кто может что-то знать, будут самым тщательным образом допрошены. Нашими чекистскими методами. Они не вполне гуманны, но других у нас нет.
— Вы не можете, — сказал доктор. — Это раненые, они такого не выдержат. Это же ваши, черт возьми, раненые, ваши люди!
— Наши, вражеские… — Саша потерла виски. — Знаете, на гражданской войне все так перемешивается.
— Есть ли какой-то другой выход?
— Ну, если вы имеете в виду гражданскую войну, то нет. А если нашу конкретную ситуацию… Тут выход есть. Если тот, кто срезал эти погоны, сам признается в этом и объяснит свои мотивы. Возьмет на себя последствия своего поступка. Тогда никто более не пострадает.
Громеко быстро глянул в небо. Саша чуть вздрогнула. Это же был ее жест, ее!
— Может статься, вы и правы. Эти погоны с гимнастерки раненого действительно срезал я.
— Почему?
— Вы не поймете.
— Где уж мне, — Саша криво усмехнулась. — Но вы все же объясните.
— Видите ли, передо мной был человек, которого я еще мог спасти. Тот, под чьей фамилией он записан, заслуживал спасения точно так же, но ему уже ничем помочь нельзя было. А этому — можно. Бросить его умирать значило бы нарушить долг врача.
— Вы — военный врач, ваш долг — возвращать в строй бойцов той армии, в которой вы служите.
— Знаете, я ведь не приносил никакой присяги. Вы просто похитили меня.
— Мобилизовали.
— Нет у вас такого права, и вы знаете это. Вы разрушили мой мир, навязали мне свою войну.
— Ваш мир был замком на песке. Эта война идет уже очень давно.
— Внутри вас — возможно. Но не внутри меня. И все же я делал для ваших людей все, что только в человеческих силах. Не потому, что был обязан вашей армии, или что у вас там. А потому, что таков был мой долг врача и гуманиста. И потому же спас того раненого, — высокий лоб Громеко прорезала тонкая вертикальная морщина. — Снять с него погоны и выдать за одного из ваших было частью спасения. Я готов нести за это ответственность. Можете делать, что хотите, но человека этого я вам не выдам.
— Какого еще человека?
— Но… разве вы не ищете его?
— А, этого. Да нам прекрасно известно, кто это. Нужно было подтверждение. Что вы так смотрите? Думаете, мы расстреливаем людей только потому, что кто-то перепутал табличку с фамилией? — Саша обратилась к бойцам: — Человек под записью “Игнат Весельцев”. Это не он. Выносите во двор, не в доме же стрелять.
— Подождите, — Громеко побледнел. — Это ж меня вы должны расстрелять, не его.
— Должна, разумеется, и вас тоже. Но не могу себе позволить. Ваша работа слишком важна. Революционная целесообразность требует оставить вас на вашем посту. Но вот последствия своего прекраснодушия вы сейчас увидите.
Раненого выволокли. Он так и не пришел в себя. Саша огляделась: похоже, созывать людей нет никакой необходимости. Все, кто мог ходить, столпились во дворе, даже лежачие кое-как подползли к окнам. Жизнь выздоравливающего скучна, что-то интересное здесь происходило редко.
— Этот человек, — громко сказала Саша, указывая на раненого, — офицер вражеской армии. Поступил он сюда под именем нашего товарища красноармейца Игната Весельцева. Бойцы, знавшие Игната, свидетельствовали, что это не он. Есть ли здесь кто-то, кто мог бы возразить?