Орудия войны
Шрифт:
— Очень глупо, — сказал Топилин. — Вы ведь уже почти выиграли эту партию.
Глава 28
Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург
Декабрь 1919 года
Тамбов взяли за два дня до того, как Саша вернулась от казаков. Если по этому случаю и были устроены какие-то торжества, она пропустила их, и это вышло к лучшему: лицо у нее в те дни было такое, что поставь рядом молоко — скиснет.
До границы губернии казаки добрались без происшествий. Обе стороны выдержали договор. Саше больше не связывали руки, на нее вообще особо не обращали внимания. Она могла бы, верно, бежать, если б решила. Но смысла не было.
В шахматы с Топилиным Саша больше не играла, и он утратил к заложнице всякий интерес. Простились холодно. Атаман попытался вручить ей полушубок — не от особого расположения, а по обычаю, велевшему одаривать союзников, даже случайных и временных. Хотя в пальто Саша уже давно мерзла, пересилить себя и принять подарок не смогла. Слишком уж вся эта ситуация была омерзительна. Отказ, должно быть, Топилина оскорбил, но теперь никакого значения это не имело.
Товарищи согласились, что история с пленницами вышла чудовищная и идти на такое было нельзя; но сделанного не воротишь. Не было никакой возможности снимать людей с ключевой операции восстания. Да и взятые у казаков орудия успели сыграть решающую роль в одном из последних боев. Потому все покачали головами и вернулись к работе.
Саша тоже вернулась к своей работе — что еще ей оставалось. Сейчас она читала газету “Русские вести”:
“Мы, рабочие, считаем своим нравственным долгом выразить НОВОМУ ПОРЯДКУ нашу беспримерную благодарность за избавление от Советской власти, как власти ГУБИТЕЛЬНОЙ, НАСИЛЬСТВЕННОЙ и РАЗРУШИТЕЛЬНОЙ ДЛЯ НАШЕЙ РОДИНЫ. В городе налажено спокойствие, возможно спокойно и честно трудиться. Распространяемые большевиками слухи, что ДОБРОВОЛЬЧЕСКАЯ АРМИЯ ЗАНИМАЕТСЯ РАССТРЕЛОМ НАС, РАБОЧИХ, НАШИХ ЖЁН И ПЛЕННЫХ, ОКАЗАЛИСЬ НАСТОЯЩИМ ВЗДОРОМ И ОЧЕРЕДНОЙ ГНУСНОЙ КЛЕВЕТОЙ БОЛЬШЕВИСТСКИХ КОМИССАРОВ. Еще раз приносим из глубины сердца нашу благодарность и земно кланяемся ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ПОЛКОВНИКУ ЩЕРБАТОВУ, и просим передать от нашего имени глубокую благодарность, что он в своей программе по переустройству народного быта нашей Родины не забыл и нас, рабочих, и широко и полно пошёл навстречу нашим интересам.“
— Как тебе? — спросила Саша у Белоусова.
— Ну что тут скажешь, — Белоусов саркастически усмехнулся. — Общая добровольность и естественность этого выражения народной воли просто-таки бросаются в глаза.
— Жить захочешь — не так раскорячишься. Это ведь крик о помощи. Буквы эти заглавные еще… Но что мы в состоянии сделать для них, что? Мы и для себя-то можем немного…
Саша сморщилась от острого рывка боли внутри. Со вчерашнего утра ее безо всякой видимой причины выворачивало, а после стало неприятно тянуть правый бок. Сейчас тяжесть сменилась короткими приступами острой боли.
— Для начала ты бы себе помогла, дорогая моя, — сказал Белоусов. — Или позволь мне помочь тебе. Тебе нужно посетить врача. Ну что ты такого скажешь новобранцам, чего Князев не смог бы?
— Да ну, глупости, из-за боли в животе… Скажут, комиссар себя жалеет, так нельзя. Пять минут, я продышусь и выйду к ним. Они должны меня видеть.
Кое-как успокоив боль дыхательными упражнениями, Саша вышла из штабной избы, привычно пригнувшись в дверном проеме. Робеспьер уже стоял оседланный, ее люди знали ее обыкновения. Саша поднялась в седло и выехала к собравшимся новобранцам. Вершинин, сам того не зная, Робеспьера Саше подарил — ну, сам-то он в Тамбов больше не наведывался, а зачем благородному животному простаивать в конюшне. Конь и комиссар приноровились друг к другу достаточно, и Саша уже без опаски выступала перед людьми прямо из седла.
Князев, не оглядываясь, угадал, что это она.
— И ежели кто приказ не выполнит, того сами же товарищи и стрельнут, не серчайте, братва. Потому как общее дело зависит от того, как свой приказ выполняет каждый. Вот так оно, значицца, в армии устроено, — закончил он свою лекцию об основах дисциплины. — А вот и наш товарищ комиссар. Сейчас вам разъяснит, что мы теперь и зачем.
Саша выехала вперед, обвела толпу долгим взглядом. Здесь собралось больше трех сотен человек. Толпа самая разношерстная: крестьяне тамбовские и пришлые, рабочие, разночинцы, бабы, подростки — многие младше ее Ваньки. Ну и, разумеется, солдаты разных частей и армий, в некоторых несложно было угадать дезертиров. Ничего, Тамбовщина все спишет. Где-то треть толпы — в армейских шинелях, многие из которых доставлены на Тамбовщину через моршанских контрабандистов. Прочие — в разномастных тулупах, кожухах, полушубках. Саша отметила группу интеллигентов в городских пальто.
На комиссара Объединенной народной армии смотрели с недоверием, с любопытством, с надеждой. Интересно, задумываются ли они, комиссаром чего она, собственно, является, какую власть представляет. Только ли проигравшую войну партию большевиков? Или ее уже видят представителем некоей новой, не оформившейся пока силы?
Прошли те времена, когда Саша продумывала речи заранее и беспокоилась о дикции. Теперь она знала: говорить надо прежде всего то, что люди готовы и хотят услышать. Тогда не нужно специально направлять голос от диафрагмы, слушатели сами затаят дыхание, чтоб не пропустить ни единого слова. И важно твердо знать, что ты имеешь право говорить то, что говоришь.
Она имела право.
— Приветствую вас в свободной Тамбовщине, товарищи! — голос звучал звонко, почти радостно. — Добро пожаловать в Объединенную народную армию! За что мы станем сражаться, вы сами знаете. За Советы, за народную власть. Чтоб земля и заводы принадлежали тем, кто работает на них! Чтоб мы сами решали свою судьбу, без господ и попов!
Толпа зашевелилась, но вяло. Единой реакции пока не было. Это все не было ни для кого здесь новостью, слова эти звучали часто и успели набить оскомину. Слушателей следовало ошеломить, собрать их энергию воедино и направить на общую цель.
— Не стану повторять то, что вы и без меня знаете. Буду говорить прямо и просто. Известно вам, что правда — за нами! Но значит ли это, что мы победим?
Слушатели замерли.
— Нас здесь десятки тысяч. Мы голодны, скверно вооружены. Многие плохо обучены или не обучены вовсе. Против нас — вся мощь Нового порядка, регулярная армия, помощь иностранного капитала. Артиллерия и бронепоезда против винтовок и вил. Сможем ли мы победить?
Слушатели затаили дыхание.
— Я не стану вам врать. Я не знаю. Никто не знает.
Толпа выдохнула.
— Мы уже взяли Тамбов! Быть может, мы освободим Саратов, Воронеж и двинемся дальше, восстание станет всеобщим. Но, может статься, и нет. Может, мы продержимся год. Может, месяц. А может, уже через неделю никого из нас не останется в живых. Я не обещаю вам победы.
Слушатели растерянно молчали. Робеспьер переступил с ноги на ногу, и от этого небольшого движения живот взорвался болью изнутри. Саша вложила энергию этой боли в то, что сказала дальше:
— Но есть кое-что, что я могу вам обещать твердо: мы изрядно потреплем эту сволочь! Новый порядок уже рушится под весом собственной лжи! Богатые становятся богаче, а бедные — беднее, а нас, бедняков, всегда было больше! Генералы грызутся друг с другом, казаки воюют с регулярной армией, иностранцы перешли к откровенному грабежу нашей страны, народные восстания вспыхивают повсюду одно за другим! Мы освободим еще многих братьев и сестер из-под плети. Это я вам могу обещать!