Оружейник. Винтовки для Петра Первого
Шрифт:
Прямоугольник размером в полверсты, образованный шестью пехотными полками, медленно двигался навстречу другому подобному – только у драгун коноводы держали лошадей в середине строя. По моему приказу жиденькая цепочка егерей, с интервалами в пять-десять шагов, опоясала каре. Та самая фор-линия, о которой некогда говорил Брюс. Обыкновенно пятьдесят сажен занимает батальон, у меня же при таком построении – капральство. Предельная дистанция, на которой можно командовать голосом. Капрал получает столько же самостоятельности, сколько имеет обыкновенно штаб-офицер. Строжайший наказ от меня был: следить, чтобы по каждой цели стрелял только ближайший солдат, самое большее – двое, иначе слишком часто придется делать смену. Не следовало использовать в каждый момент более полубатальона.
За спинами
Больше не было нужды останавливать всех, чтобы отгонять редких вражеских кавалеристов. Быстрота нашего движения возросла несказанно. Пройдя верст пять вперед, мы соединились с драгунским корпусом, сменили его конных гренадер, прикрывавших ретираду, своими гренадерскими батальонами и еще до полудня вернулись к армии в полном порядке, но с почетным эскортом из тридцати тысяч турок. Подробными сведениями обо всем происходившем в авангарде со мною поделился бригадир Жан-Николас Моро де Бразе (в России его величали Иваном Николаевичем), с которым у нас установились приятельские отношения, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте. Он хороший рассказчик, а я – внимательный слушатель, к тому же нашлись общие знакомые: Моро был уроженцем Дижона, где мне довелось некогда служить, и знал многих офицеров моего прежнего полка. Судьба их оказалась печальна: при Бленхайме (эту баталию еще называют второй Гохштедтской) полк подвергся почти полному истреблению и более не возобновлялся. Если рассуждать строго логически, ранивший меня на дуэли юный де Треземан явился спасителем моей жизни. Нет сомнения, что впереди ожидала гибель, если бы все шло, как я хотел.
Гвардия вместе с дивизией Алларта атаковала турок. Они не стали удерживать позиции. Нас по-прежнему окружала одна конница в громадном числе, пехота и артиллерия вражеские таились неясной угрозой где-то за горизонтом. К вечеру стало известно решение военного совета отступать. Выйдя за час до полуночи, армия двигалась в большом беспорядке, обнаруженном на рассвете, увы, не только нами, но и турками. Проклятый обоз чуть не стал причиной общей гибели: в узком дефиле несколько повозок опрокинулись на косогоре, еще более стеснив проход и принудив арьергард остановиться, в то время как впереди продолжали движение. Каре, образованное всей армией, разорвалось.
За несколько лет до сего, расспрашивая однажды Адриана Козина о походах Василия Голицына в Крым, я выразил недоумение: как совместить сведения об отягощении армии громадным обозом со всевозможными запасами и тут же – о бедственном положении и голодной смерти ратников. Адриан Никитич посмотрел на меня… Ну, в общем, снисходительно посмотрел и ответил:
– Так отягощают обоз имуществом одни, а голодом помирают другие.
Вот это я ныне наблюдал в таком размере, что и князю Василию не снилось. Большинство полков уже три дня сидели совсем без хлеба (и до этого долгое время рацион едва достигал половины положенного). Быки и бараны, пригнанные с польской Украины на мясо, пали от бескормицы или достались татарам. Тощие обозные клячи с обтянутыми шкурой ребрами – единственное, что могло сойти за пищу в пределах досягаемости. Даже мой тайный запас сухарей совсем истощился. Накануне последние остатки его раздали своим солдатам, пока воровски не добрались чужие.
Одновременно генералитет, богатая часть офицеров, гвардейцы тащили за собой возы барахла, вовсе не нужного в походе, вплоть до мебели. Вчерашний приказ государя сжечь все лишнее получил очень вольную трактовку. Но мебель – ладно. Она, по крайней мере, есть не просит. Еще больше мне не нравилось присутствие в обозе множества офицерских жен
Когда сей цыганский табор раскорячился поперек дефиле, разрыв между дивизией Алларта и гвардией, шедшей в арьергарде, открылся для неприятельской конницы. Не стану упрекать генералов, что ничего не сделали – я тоже спал в повозке, убедившись, что турки ночью не воюют. Круглые сутки бодрствовать невозможно. Капитан моего полка Федор Непогодин, за нехваткой штаб-офицеров исполнявший должность батальонного командира, единственный поднял тревогу, а батальон вывел на угрожаемый участок. Правда, без греха не обошлось: замешкавшись при перестроении в каре, одна из рот наполовину полегла под вражескими саблями. Промежуток в две с лишним версты одним батальоном не перекрыть, посему, прежде чем подоспела помощь, некоторое число татар и турок добрались до повозок. Скоро им стало не до грабежа, и сильно навредить они не успели. Больше под сим претекстом разграбила собственная наша нестроевая сволочь: денщики, извозчики и иже с ними. Часа два драгоценного времени армия провела в замешательстве. А потом целый день мои егеря вместе с гвардейцами отбивались от турок в арьергарде.
Дела хватало всем. С тревогой я наблюдал, как тают боевые припасы; зато вражеская кавалерия таяла не хуже. Мы научили ее хорошим манерам и заставили вместо прежних двухсот-трехсот шагов держаться от русских за полверсты.
В два часа пополудни армия миновала урочище Станилешты, прошла после этого, почти нетревожимая, еще верст пятнадцать и встала лагерем в излучине реки, оградившись со стороны поля рогатками. Все были до крайности утомлены форсированным маршем.
Разбудили нас на рассвете турецкие пушки. Похоже, великий визирь принудил свои войска вопреки обычаю шагать в темноте, чтобы догнать отступающих гяуров. Достаточно ли велика усталость турок после бессонной ночи, чтобы уравнять их с голодными русскими? Бодрая работа, кипевшая на возвышении против нашего центра, где устанавливалась колоссальная батарея из ста шестидесяти орудий, свидетельствовала, что неприятель вполне свеж. Вскоре беспрерывный огонь стал причинять тяжелые потери полкам первой линии, особенно страдали Казанский и Вятский гренадерский из дивизии Алларта. Наша артиллерия, уступая турецкой числом в полтора раза, состояла к тому же на две трети из полковых трехфунтовок, не способных к прицельной стрельбе на таких дистанциях. Брюс был мрачнее тучи: он свой поединок явно проигрывал. В который уже раз я пожалел, что не успел привести к совершенству новые гаубицы, и даже опытные образцы оставил в Киеве. Недостаток ассигнований на эти работы был очень слабым оправданием перед лицом торжествующего неприятеля.
Мой полк вместе с гвардией, вынесши вчерашним днем главную тяжесть арьергардного боя, находился в глубине лагеря. С самого начала похода он не был включен ни в одну из дивизий и использовался по усмотрению главного командования, посему я не имел над собою дивизионного генерала и мог обращаться напрямую к фельдмаршалу или самому государю. Какой-нибудь военный гений с готовым рецептом победы за пазухой, наверно, так бы и сделал, мне же показалось разумным прежде посоветоваться с князем Михаилом Голицыным. Бывший полковой командир капитана Читтанова ныне взирал на тактические соображения итальянского выскочки более благосклонным оком.
– Что атаковать надо, это ясно любому прапорщику, иначе турки нас голодом уморят за этими рогатками. – Князь раздраженно махнул рукой в сторону острых кольев, густо растущих во все стороны из свежего земляного вала. – Но если мы в лоб пойдем на батарею… Тебе, господин полковник, известно, как дело обернется.
– Известно, не зови гадалку: сначала картечь в полтораста стволов, потом контратака янычар на уцелевших. И все же, господин генерал-поручик, атаковать надо здесь. Через болото еще хуже будет.