Оружейник. Винтовки для Петра Первого
Шрифт:
– Понимаю, Петр Павлович, что вы не вправе разглашать статьи трактата прежде доклада государю, и не претендую на столь беспримерную конфиденцию, однако, если вам благоугодно будет позволить, попробую угадать.
– Извольте, Александр Иванович – только я не стану подтверждать либо опровергать сии предположения.
– И не нужно. Мне всего лишь хочется оценить, насколько притупился мой разум во время болезни. Итак, судя по вашему веселому виду, кондиции выгодны для России и близки к максимуму возможного.
– Что же вы почитаете максимумом?
– Status quo ante bellum,
– Искренне счастлив, что сия участь вас миновала.
– Благодарю, господин вице-канцлер. Стало быть, наши территориальные притязания отпадают. Турецкие – тоже, ибо ни один спорный пункт ими не завоеван. Если бы визирь неотменно настаивал на уступке Азова и прочих городов, мир не состоялся бы. Насколько я знаю государя Петра Алексеевича, он просто так крепостей не отдаст.
– Разумеется.
– Наш гостеприимный хозяин теряет княжество, это очевидно, и спасается со своими людьми в Россию. Соответственно, Орлик и Гордиенко остаются у турок – впрочем, на их выдачу и раньше надежды не было, для нехристей это вопрос чести. Размещение и статус перебежчиков суть повод для долгой склоки, но не препятствие к миру: большого значения они не имеют. Даже не знаю, упомянуты ли в трактате… Вот иная персона, главный разжигатель сей войны, была, полагаю, в самом центре споров…
– Оная персона прискакала в турецкий лагерь вскоре после ухода нашей армии, в крайней ажитации и гневе, и изволила ругать визиря, как виноватого холопа, грозя неминуемой казнью от султана…
– Не научили его приличному поведению в гостях… Холоп-то чужой! Очень любопытно, какие оплошности Карл вменял в вину турку?
– Бесполезные атаки прежде всего. По его мнению, Мехмед-паше следовало укрепиться и ждать, пока блокада принудит русских к сдаче. Выпустив же из окружения, преследовать всеми силами, дабы исправить сию оплошность.
– Он сильно поумнел, с тех пор как погубил свою армию. Но на Востоке битых презирают. А что же визирь?
– Хладнокровнейшим образом ответствовал, что принудить к отступлению неприятелей столь опасных – уже несомненный успех, а ставить собственное войско под удар не видит нужды, ибо Аллах истребит неверных голодом и чумой вернее, чем мечом.
– Вот сукин сын! Тут есть доля истины: косвенные действия на коммуникациях и впрямь оказались страшнее прямых атак. Если бы те обозы, что перехватили на Украине татары и запорожцы, дошли до армии, все могло обернуться иначе. Но возвратимся к Карлу. Я полагаю, Петр Павлович, визирь после такого согласился выслать его из Турции?
– Простите великодушно, Александр Иванович, мы договорились с вами…
– Ах да, конечно! Так… Допустим, что согласился… Кстати, прошлогодние препирательства о свободном проезде короля и размерах его конвоя – явное дурачество с турецкой стороны: кто мешал шведам послать за ним пару фрегатов в Константинополь? Или в Стокгольме
– Ваши рассуждения чрезвычайно логичны.
– Благодарю. На ликвидацию флота государь не пойдет, сие очевидно. Ограничить число кораблей – может согласиться, все равно денег не хватает. Балтийские берега Речи Посполитой, Курляндию, Эльбинг до окончания шведской войны оставить нельзя. Уйти с польской Украины? Вот это, пожалуй, туркам всего важнее. Разумная цена за отказ от поддержки Карла.
– Я не нарушу своей должности, если скажу, что всё предположенное очень близко к истине. Вы могли бы сделать в посольской службе не худшую карьеру, чем в воинской.
– Господин вице-канцлер слишком добр ко мне. Думаю, умения логически рассуждать недостаточно, чтобы стать хорошим дипломатом. Надобны другие свойства, коих у меня нет. Хочу спросить еще об одном.
– Будьте так любезны.
– Какая надежда на долговечность сего трактата? Одобрит ли его султан, и не сможет ли партия, интригующая в пользу войны, вновь подвести мину под визиря?
– Могу лишь развести руками. Возможно, Петр Андреевич, освободившись из Семибашенного замка, сможет найти ответ на эти вопросы… Здесь мы не обладаем сведениями.
– А все же, на основании того, что нам известно?
– Увы, Александр Иванович, с народом столь непостоянным и варварским ни в чем быть уверенным нельзя. Однако я утомил вас разговором…
– Что вы, помилуйте, для меня честь и удовольствие беседовать с вами! Но, наверно, пора собираться?
– Давно пора. Турки в одном переходе от Ясс. Согласно трактату, мы должны за две недели очистить Молдавию. Часть этого срока уже прошла.
…
Поскрипывают плохо смазанные колеса обозной фуры, хлопает пыльная парусиновая крыша, колышется подо мною ворох соломы, наваленной потолще, чтобы не растрясло. Сие есть роскошь, подобающая офицерам: больных и раненых из нижних чинов везут по четверо и пятеро на открытых телегах. И это уже хорошо – лучше, чем плестись за армией, пока не упадешь. Не так я мечтал закончить первую свою кампанию против турок! Иначе надо воевать с ними…
Жар и помутнение рассудка прошли окончательно, осталась страшная слабость. Неспособность переваривать пищу за две недели превратила меня в скелет, обтянутый кожей. Аппетит начал появляться, но сразу набрасываться на еду опытные люди не советуют: легко обожраться насмерть. Надо прибавлять порцию помаленьку.
Когда я не сплю – лежу с закрытыми глазами. Мысли мои далеко: тянется бесконечный тайный монолог, обращенный к воображаемому собеседнику. Иногда со мной государь, иногда – синьор Витторио, реже – отец или Цезарь. Это не совсем бред. Из мутного потока внутренней речи выкристаллизовывается много такого, что должно быть сочтено за неоспоримые истины. Мне будет что сказать, представ государю.