Оружейник. Винтовки для Петра Первого

Радов Константин М.

Полк Ивана Баташева (один из громивших летом Гезлев) на марше в открытом поле оказался окружен всею неприятельской ордой и принужден отбиваться с утра до позднего вечера – прежде чем дошел до укрепленного городка, где можно было дать людям отдых. О пережитом страхе говорили без стеснения. Офицеры и солдаты вскладчину поставили пудовую свечу в гарнизонном храме Рождества Богородицы за свое чудесное спасение. Но я сделал иные выводы.

Подтвердилось прутское наблюдение, что иррегулярная восточная конница, сколько бы ее ни было, бессильна против дисциплинированной пехоты. Новоманерное оружие, даже в небольшом количестве, придало дополнительную устойчивость обороне. Две роты егерей, образуя одну из четырех шеренг, не могли вести длительный непрерывный огонь, как Тульский полк, но прекрасно дополняли фузилеров: общими усилиями они отражали любую атаку. Пятнадцатикратно

превосходящий неприятель, соблазнившийся численным перевесом, ничего не сумел поделать с неприступным каре, разве что замедлил его движение. Конечно, если бы нападения продолжались, истощение боевых припасов и утомление угрожали гибелью – но два или три полка, снабженные всем необходимым, чувствовали бы себя гораздо увереннее. А бригада четырехполкового состава, при условии что ей не придется заботиться о коммуникациях, пройдет по татарским степям, как пуля через печень – навылет.

Крымцы сделали обычные пакости: поймали оплошных людей, угнали скот, выжгли оставленные жителями поселения – и ушли восвояси. Можно было отправляться в зимний отпуск, на что позволение давно имелось. Не спеша, с уроками турецкого языка в дороге от специально взятого в кибитку пленного эфенди, с долгими остановками в Туле и Москве добирался я до балтийских берегов, но все же приехал в Петербург раньше государя. Его задержали голштинские дела. Противоборство со шведами в Германии и Финляндии стояло на первом месте, туда шли деньги, рекруты, лучшие генералы – мы на юге довольствовались остатками. После неудачного похода Петр держался относительно турок оборонительной стратегии и, похоже, тешил себя надеждой, что бесплодная минувшая кампания заставит султана задуматься о мире. Некие намеки на смягчение жестоковыйных неприятелей действительно были: русского посла Петра Андреевича Толстого в очередной раз выпустили из тюрьмы и даже позволили ехать к царю для консультаций. Его ожидали со дня на день.

Городок на Неве превратился в оживленное место, знакомых встречалось множество: князь Михаил Голицын, почти вся гвардия, оба Брюса. Генерал-адмирал тоже был здесь, и возвращение его в Азов состояло под сомнением, в зависимости от военных обстоятельств. Собираясь с визитом, я посчитал удобным воспользоваться сей формой изъявления вежливости, чтобы возобновить вопрос о комплектовании ландмилиции.

Препятствуя переводу «старых служб служилых людей» на новое место, Федор Матвеевич исходил из интересов губернии и флота: верфи на Дону нуждались в защите. Бывшие запорожские владения формально никуда приписаны не были, но де-факто оказались под рукой Дмитрия Михайловича Голицына. Размышляя, как бы объехать загородившего путь адмирала, я нашел единственно возможный способ. Надо добиться передачи восточной части провинции, по Днепр, в Азовскую губернию, чтобы ответственность за оборону легла на Апраксина, а линия стала частью единой системы, расположенной в порученных ему землях. Резоны, главным образом военного свойства, подобрать нетрудно. Были аргументы и в пользу подчинения князю Дмитрию Михайловичу, но последний год отношения с ним испортились. Князь бесцеремонно задерживал мои лесные и хлебные грузы для своих киевских нужд, и возражать ему не приходилось: в этом генерал-губернатор властен. С караванами равного по рангу соседа он бы так поступать не стал.

Говоря по совести, имелся у меня и личный мотив. Голицын сидел в Киеве безвылазно, вникая во все подробности управления; Апраксин занимался преимущественно флотскими делами и проводил в Петербурге едва ли не больше времени, чем в губернии. Можно было надеяться на совсем иную меру самостоятельности. К приезду царя удалось убедить Федора Матвеевича, что польза Отечества неотменно требует распространения его власти к западу от Азова, и наше совместное представление на высочайшее имя увенчалось успехом. Сделавшись (весьма кратковременно) частым спутником и сотрапезником государя, я имел удовольствие вскоре быть представленным прибывшему из Константинополя через Венгрию и Польшу Толстому и участвовать в обсуждении дел, прикосновенных к турецкой войне.

Не хотел бы я видеть этого человека своим врагом. К счастью, обстоятельства ставили нас скорее в положение союзников, равно заинтересованных в привлечении царского внимания к югу, дабы возвысить собственное значение. Сии попытки требовали достаточно ненавязчивой манеры: любопытно, какое воздаяние получил бы глупец, осмелившийся указывать Петру, что следует делать. Как лучше добиться его целей –

такие советы он еще готов был принимать от людей, отмеченных августейшим доверием. Политический расчет и простое любопытство действовали в одном направлении, побуждая меня играть на руку Толстому и постоянно расспрашивать посла о политике Блистательной Порты, интригах и перемещениях начальствующих лиц. Незадолго пришло известие, что турецкий командующий Измаил-паша отозван.

– Дорогой Александр Иванович! – Будучи вдвое меня старше, знаменитый дипломат тем не менее обращался с безукоризненной вежливостью, возможно содержащей каплю иронии к бесцеремонному выскочке. – Не принимайте так близко к сердцу опалу вражеского генерала, хотя бы и несправедливую.

– Не в этом дело, уважаемый Петр Андреевич! Если сей паша понесет наказание за свои осторожные и разумные действия и за неисполнение неисполнимого, его преемник, во избежание столь же печальной судьбы, может избрать более рискованный военный план, о чем было бы полезно знать заранее.

– Увы, пока невозможно с уверенностью предполагать, кто займет это место: слишком быстро менялись люди в султанском окружении. Десять лет назад, государь, – Толстой повернулся к царю, обратившему внимание на наш разговор, – я докладывал Вашему Величеству о казнях, учиненных визирем Хасан-пашой. Двенадцать тысяч тогда умертвили, большей частью чиновных и знатных. Верите ли, за последние годы еще больше палачам трудов было.

– Что тут невероятного? – Петра было казнями и опалами не удивить. – Поделись-ка лучше своими обсервациями о султане и нынешнем визире, чего от них ждать.

– Падишах Ахмед – младший сын Мехмета, который осаждал Вену…

– Лучше скажи: который охотился на зайцев, пока визирь Кара-Мустафа осаждал Вену, – усмехнулся Петр.

– Истинно так, Ваше Величество. Младший сын прозванного «охотником» султана Мехмета от гречанки-вероотступницы. Наследовал после бунта своему брату, свергнутому янычарами, и очень боится разделить его судьбу. Он малодушно податлив к прихотям черни и мнительно жесток с приближенными, от коих вечно чает измены. Топор палача ни дня не остается праздным. На плахе скончало жизнь больше турок, нежели под мечом Евгения Савойского. Оно бы и хорошо – пусть басурманское племя само себя истребляет, только вот беда: к власти пришли небитые. Никого не осталось из помнящих прошлую войну. Новые паши мнят себя счастливее проигравших оную прежних и не перестанут воевать, пока не вернут Азов (чего Господь да не попустит) либо пока не будут биты до потери куража.

– А визирь? Столь же воинственно настроен?

– Визирь настроен сберечь свою голову. Когда весь народ турецкий жаждет побед над христианами, ни один разумный министр противиться не станет – но конфузия означает удавку. Было время, султан менял визирей чаще, чем галантный кавалер меняет подштанники…

– Да, каждый раз, как обгадится!

– …Однако нынешний Дамад Али-паша, зять султанский, совсем не прост. Всем ведомо, что нынешняя война начата по интриге крымской и шведской – а по каким резонам закончится, никто не знает. Визирю нужна хотя бы видимость победы, иначе опять станут виноватых искать. И вот еще что я приметил. Сильнее всего ратуют за возвращение Азова такие персоны, коих ни при каких обстоятельствах в бой не пошлют. Воинские люди, кто поумней, больше в сторону Мореи поглядывают: венецианцев осилить нетрудно, а провинция богаче Азова. Не голая степь. Кара-Осман, ага янычарский, почти открыто противность показывает.

– Мнишь, янычары опять взбунтоваться могут?

– Если их прямо на убой пошлют, как на Пруте, – возможно. Только у Али-паши хитрости хватает до этого не доводить, а непокорных поодиночке выдергивать и с важной должностью на войну отправлять. Или из янычар исключать под видом негодности. Вот еще резон против мира: ему, чем казнить, лучше своих врагов под русские пули подставить.

Царь хмурился на такие соображения: необходимость держать две армии против шведов и третью (под командой Шереметева) в Польше, по своему политическому устройству уязвимой для враждебных интриг, оставляла очень мало средств для борьбы с турками и татарами. Рассуждения мои о пользе для России взятия Очакова раздражали его несвоевременностью. Осада и удержание города одними имеющимися силами были, пожалуй, возможны – но пришлось бы оставить без должной защиты остальную границу, чем хан не преминул бы воспользоваться. Устройство оборонительных линий и десантные действия против Крыма, напротив, встретили полную поддержку: государь наградил меня за прошлую кампанию деревнями и подарил свой портрет с бриллиантами.