Оружейник
Шрифт:
Уродец еще попытался перехватить странное оружие за другой конец и нанести удар расширяющейся частью, но Т'Альдин ударил раньше. Клинок легко разрубил лицевые кости уродливой головы, и уродец без звука упал.
Звон в голове пошел на убыль. Он оглянулся, убеждаясь, что остался единственным стоящим, пощупал пострадавшее ухо: на месте, но пальцы в крови. Последний тролль булькнул кровью в последний раз и затих. Победа.
А ведь он был на краю гибели, пришла мысль. Второй мелкий в самом начале боя, ослепнув, не стал бегать с воплями, а упал и замер, таким образом избежав и удара от своих, и
Он подошел к связанным детям и после нескольких несильных оплеух привел их в относительно вменяемое состояние. Точнее, только старшую девочку: она его узнала. Та самая, которая иногда приносила в харчевню кувшины с молоком, она всегда с любопытством косилась на едящего свое мясо темного эльфа, но никогда не пыталась заговаривать.
Т'Альдин попытался выяснить, что произошло, но помешало незнание языка людей: он-то с людишками дел почти не имеет, в их города и села обычно ходил не один, а если ему поручали доставить почту или посылку — выручала простая фраза «Зови свой старейшина, принес письмо!», и даже в харчевне он обходился минимумом слов. Все, что ему удалось узнать — на костре мать девочек, отца убили. На слова Т'Альдина о том, что он отведет их обратно домой, обе девочки отреагировали захлебывающимся плачем. Должно быть, что-то не то сказал.
Чуть подумав, Т'Альдин решил вначале отвести их к себе в селение: неровен час, может и на других таких же уродов напороться. Правда, младшая очень быстро выбилась из сил, потому ее пришлось нести на руках, однако к утру он уже добрался домой.
Немедленно разбудили старейшин, и Т'Альдин снова, как двадцать лет назад, оказался в центре всеобщего внимания. Он обстоятельно рассказал, как нашел в лесу группу непонятных уродцев, жарящих человека, и одолел их в бескомпромиссной смертельной схватке. Затем старшую девочку расспросили светлейшие, знающие язык людей.
— Надо же, какой ты у меня герой, — сказала появившаяся из толпы Таруна, как только Т'Альдин, закончив свой рассказ, сделал несколько шагов назад из центра площади, где и проходил совет, — не побоялся в одиночку против целого отряда выйти. Вот и верь, что дроу равнодушны и бессердечны и никогда не станут рисковать собственной головой ради чужого спасения.
Т'Альдин ухмыльнулся, словно комплимент ему приятен, но на самом деле — чтобы скрыть собственные мысли. Таруна такая глупая и наивная — слов нету. Своим старейшинам в таких вопросах как раз стоило бы верить. Впрочем, что греха таить, ему действительно приятен и восторг подруги, и уважение остальных эльфов. Мелочь — а приятно.
Тут допрос девочки закончился, и светлейшие сообщили остальным результаты. Бедняжка рассказала, как целая толпа огромных тварей напала на деревню посреди ночи. Отец буквально выволок их с матерью из дома, когда селение уже горело, и огородами вывел к лесу, видимо, изначально намереваясь искать спасения у эльфов, однако их заметили и пустились в погоню. Убежать от огромных уродов не удалось, отец девочек погиб, пытаясь задержать преследователей, однако его колун оказался бессилен против огромных палиц, жертва
— Это низшие орки, — пояснил светлейший, — а те мелкие — серые гоблины. И их возвращение не сулит ровным счетом ничего хорошего. Деревня людей, видимо, разорена и сожжена дотла.
Т'Альдин, слушая это, в отчаянии спрятал лицо в ладонях: все, плакала и его награда, и жаркое, он дрался с тварями и заработал полукруглую насечку на ухе совершенно напрасно. Таруна, неверно истолковав этот жест как проявление ужаса перед зверствами орков, молча прижалась к нему.
Знаменитый принцип «скальпеля Оккама» гласит, что если есть несколько возможных объяснений чего-либо, то самое простое, скорее всего, и будет верным. По этой же логической формуле Данила когда-то сформулировал для себя «правило неудачи Оккама-Разумовского»: жизнь — это дерьмо, которое случается, и из нескольких возможных дерьмовых вариантов чаще всего происходит самый простой и оттого самый вероятный. Первое следствие из этого правила — если что-то может не получиться — оно и не получится.
По дороге к пустырю, где должно было состояться обучение солдат, Данила опасался не столько затесавшегося в полусотне вроде бы умных бойцов одного дурака — дурак, понимающий, что он дурак, зачастую оказывается относительно вменяемым — а дурака, который считает себя умным, да еще и навязывает это мнение окружающим.
Получилось так, что основная масса рыцарей особым умом не блистала. Не то чтоб эти люди были глупы, нет, однако схватить на лету принцип поражающего действия гранаты им не удалось, главным образом из-за слабости понятийного аппарата. Как говаривал Козьма Прутков, «некоторые вещи непонятны нам не оттого, что понятия наши слабы, а оттого, что они лежат за пределами наших понятий».
Опасность осколков, разлетающихся во все стороны при взрыве, они осознали сразу же, как только Данила провел параллель с пулями уже известного им нечестивого оружия, но вот понятие «ударная волна» в их головы не укладывалось.
— Какая волна?! Откуда волна, если внутри нет воды?! И наконец, «ударная» — это как? Очень большая? — вопрошал благородный рыцарь по имени Саверон, тип высокий, с худым аристократическим лицом и вроде бы высоким лбом, вот только особого ума в нем Данила не заметил.
Хуже всего было то, что другие воины считали Саверона умным.
— Во-первых, — с расстановкой объяснял инженер, — волны бывают не только на поверхности воды. Во-вторых…
— Никогда не видел других волн, — с апломбом заявил тот.
— Ты сегодня в храме молился?
— Разумеется!
— А богиню свою когда-нибудь видел? Нет. Но ведь не сомневаешься, что она есть.
— Так то богиня, а то — какие-то якобы волны не из воды.
Самая худшая ошибка заключалась в том, что этого парня надо было отбраковать моментально, но Данила переоценил свои просвещенские таланты, а когда осознал, что бьется головой о стену, было уже поздно: своими сомнениями Саверон заразил остальных.