Оружие Бизанца
Шрифт:
Подполковник снова заходил по кабинету и остановился возле окна. Он в раздумьи глядел на улицу. В его душе шла ожесточенная борьба между инстинктом самосохранения, собственным самолюбием, и честолюбием властного службиста. Какие-то молокососы из абвера подвергают сомнению его карьеру! Взгляд подполковника устремился на машины, стоявшие на противоположной стороне улицы.
– Это ваши машины, капитан?
Я молча кивнул. Он оторвался от окна, подошел ко мне и стал с любопытством разглядывать мой рыцарский крест. Я еще раз решил дать толчок борющимся в его душе чувствам.
– Провокационные доносы на моего лейтенанта могли привести к еще одной невинной жертве, а
Подполковник поймал мой взгляд и решительно спросил :
– Где эти задержанные ? Я хочу их видеть! Приведите их сюда! – в приказном тоне подполковника прозвучало плохо скрываемое бессилие.
Тиссен вышел в приемную и приказал Функу привести арестованных. Мы все трое: подполковник, Тиссен и я наблюдали из окна, как мои солдаты принимали сначала длинноволосого фельдфебеля Пармена, ловко спрыгнувшего с машины, за ним выпрыгнул круглолицый сержант Геллер, а за ним помогли пожилому шоферу опуститься на землю. Мику деланно вежливо высаживал из легковой машины лейтенант Штрейхер. Четверых задержанных, в сопровождении еще трех автоматчиков, ввел в кабинет лейтенант Функ и расставил вдоль стены. Я наблюдал за подполковником и дивился его самообладанию. Этот опытный контрразведчик, кажется, справился с первым шоком. Он снова стал хладнокровным представителем власти. Но посмотрим, как он будет себя вести в присутствии своей юной любовницы, которую мы выбрали жертвой, а точнее «козочкой отпущения» грехов начальственных.
Пока я рассматривал арестованных, подполковник продолжал смотреть в окно, как бы отрешившись от происходящего. Закореневший преступник и бесстыжий растлитель воинской чести, по всем канонам общества и государства, обдумывал свою дальнейшую линию поведения. Его бы следовало отправить на дознание в трибунал. Наконец, не глядя на вошедших, он подошел к столу, молча раскрыл папку, достал исписанные листки и также молча подошел к испуганной девице. По-человечески и по-мужски мне было ее жаль. Но, это был враг в женском платье. Она заодно со своим начальником – душегубом лишила жизни не один десяток ни в чем не повинных жертв. Жертвами фашистов становились свои.
Подполковник поднес листки к самому лицу Мики, и нервно потрясая ими, вкрадчиво спросил:
– Это ты писала?
Мика молчала. Я восхищался актерскими способностями подполковника. Он изображал себе самому и окружавшим его людям разгневанного Отелло. Вместо белого платочка в его руках была компрометирующая бумага. «Дездемона» улыбалась жалкой виноватой улыбкой, все еще надеясь, что подполковник не забыл, как она его «согревала» холодными ночами. «Отелло» потрясая исписанными листками требовал признания в измене от «возлюбленной».
– Я спрашиваю, – это вы писали?!
Бедняжка Мика, боясь посмотреть в глаза скотине, разыгрывавшей «праведный гнев» тихо так, что мы почти не слышали пролепетала:
– Да я…
Мы с Тиссеном именно этого и добивались. Фашист оправдал наши ожидания.
– Так, что – это ваша выдумка?! – перешел на визг престарелый негодяй, возвышаясь над присевшей от страха девицей.
– Мне нужны были деньги – у меня больная мать… больная мать… – повторяла, как заклинание , Мика.
Подполковник отскочил от нее на середину кабинета, как будто ужаленный коброй. Его любовница невольно продолжала изобличать его «высочайшее эс-дечество» перед молодыми абверовцами. Я глянул на Штрейхера и Функа. Они тоже восхищались этим «спектаклем». Жаль этого не видел наш «шеф» адмирал Канарис, он бы точно присвоил нам очередные звания за показательное унижение СД-ка.
Столкнувшись на середине комнаты с юным лейтенантом Штрейхером, – виновником данной ситуации, – шеф Ковельского СД, подполковник Штиглиц, видимо понял, кого еще недавно собирался погубить. Он подскочил к Мике, свернул бумаги трубочкой и приподнял ее лицо.
– Значит, ты и раньше вытягивала из меня таким образом деньги?! – уже нормальным голосом проорал подполковник.
Дурочка Мика, наконец, поняла в какой переплет она попала. Мы молодые офицеры ждали, что вот – вот наступит кульминационный момент – «удушение возлюбленной». Мика безудержно зарыдала. Стыд, позор, унижение. Она задыхалась от рыданий. Перекошенное лицо с размазанной косметикой, сгорбленная, ставшая бесформенной фигура, сделали ее похожей на старуху. Штрейхер мне потом признался, что ему на мгновенье даже стало страшно. Все мы, присутствующие на этом спектакле офицеры НКВД, понимали, что Штиглиц уже принял решение спрятать концы в воду – Мика должна исчезнуть.
Отелло в припадке ревности задушил свою возлюбленную и потом терзался совестью, как всякий нормальный человек. Подполковник же, как тысячи фашистских преступников, сам мог убить немецкую девушку не поморщившись. Порядочный офицер, неважно, – русский или немецкий, после рюмки, другой коньяка застрелился бы. Но где у таких как подполковник совесть? Как ни странно, по сравнению с ним, я себя почувствовал «благородным абверовцем».
Думаю, что мои офицеры, как и я, видевшие сцену прощания «Отелло» и «Дездемоны» были безумно рады, что натянули нос самому начальнику Ковельского СД. Подполковник прекрасно понимал, что все они знают, что его карьера находится на грани краха: вместо наград и повышения в звании, из Берлина может прийти срочное предписание о его аресте. Его взгляд еще недавно свирепый и надменный стал потухшим и заискивающим. Он с мольбой смотрел на меня и моих офицеров.
Я же думал совсем не о карьере подполковника. У него в руках находилась информационная мина замедленного действия, подложенная под всю команду. Если приедет комиссия из Берлина, пусть даже для ареста подполковника, – все равно проверок нам не миновать. Не исключена вероятность, что кто-то из этой комиссии мог знать лично кого-то из команды (один раз нам повезло при проверке полковника Рокито), но везение постоянным не бывает. Команде придется уходить к партизанам. Но какой ценой? Какие будут потери? Поможет ли на этот раз протекция Рокито?
Я терзался мыслью – как завладеть папкой подполковника с доносом на нашего лейтенанта, не обращаясь к нему, чтобы не вызвать излишних подозрений. Мое беспокойство прервалось ворвавшимся в кабинет капитаном. Он тяжело дышал и на мгновение смутился, увидев большое скопление офицеров и гражданских. Капитан подскочил к подполковнику и что-то прошептал ему на ухо. Брови подполковника поползли вверх, глаза еще больше выкатились. Они подошли к топографической карте и с полминуты, о чем-то тихо разговаривали, водя по ней пальцами.
Потом подполковник подошел к столу и нажал невидимую кнопку. В дверях появился дежурный. Подполковник, с гримасой отвращения, указывая пальцем на Мику, прорычал дежурному:
– Арестуйте и спрячьте эту гадость от меня подальше! – он все еще держал в руке донос на лейтенанта Штрейхера.
– Вон отсюда, дурачье! – заорал он других задержанных.
В кабинет вошел майор СД. Когда закрылась дверь, подполковник подошел к столу и попытался открыть какой-то ящик одной рукой. Ему это не удалось, – ведь в другой руке он все еще судорожно сжимал компромат. Изобразив брезгливую мину, и не глядя на меня он, протянул мне исписанные листки.