Оружие Вёльвы

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Для семьи из двух человек, не считая служанки и двоих работников, дом был великоват, но таким он достался Асбранду Эрилю от предков. Самым знаменитым из них был тоже Асбранд, по прозвищу Снежный. Прославился он тем, что однажды холодной зимней ночью дал приют страшной на вид старухе, которая оказалась заколдованной дочерью конунга светлых альвов. Асбранд снял с нее чары, согласившись допустить ее к себе в постель, о чем ничуть не пожалел, когда чары с нее спали и стала видна ее красота. Наутро она исчезла, но через год вернулась и передала Асбранду новорожденного мальчика, их общего сына. У всех потомков того мальчика глаза были удивительного цвета – светло-серые, серебристые, с легким отливом лепестка

фиалки.

Снефрид была в женском покое – вдвоем с Мьёлль они чесали шерсть, – когда услышала, как отец зовет ее встретить гостя: приехал Фроди Лосось. Фроди и его приятель, Кальв Овчар, были фелагами Ульвара, ведшими дела еще с его отцом. Та пушнина, которая пропала при грабеже, принадлежала всем троим в равных долях; после прихода дурных вестей Фроди и Кальв подали на Ульвара жалобу на тинге Уппсалы, требуя, чтобы он возместил их часть стоимости пропавшего товара. Асбранд взялся вести на тинге это дело вместо отсутствующего зятя, и ему удалось убедить Бьёрна конунга, что если люди пострадали от одной и той же причины, то один не обязан возмещать убытки других. В этом его поддержал Фридлейв хёвдинг, и к нему конунг прислушался. Конечно, Фридлейв ввязался в дело не из одной любви к справедливости: он смекал, что если Снефрид вынудят выплатить убытки Фроди и Кальву, то он сам свой долг назад не получит. Но его притязания, как говорила Снефрид отцу, были справедливы: он лишь дал денег в долг, но не брал на себя риски. Фридлейв получил свои восемьдесят эйриров назад, а сколько у Снефрид осталось после продажи хутора, они договорились никому не открывать.

Каждый раз при виде Фроди Снефрид приходило в голову: ему бы больше подошло прозвище Кит. При высоком росте он был весьма грузен, и его туловище с небольшой продолговатый головой весьма напоминало китовую тушу. Мало какого гостя Снефрид была бы рада видеть меньше. Однако, услышав из женского покоя, что отец ее зовет, она быстро вымыла руки, сняла передник, надела зеленый хангерок поверх старого крашеного платья, когда-то красного, а теперь выцветшего до бледно-розового, в котором занималась домашними делами. Изношенные до дыр боковые вставки у него уже были заменены на новые, из некрашеной шерсти, но хангерок удачно это прикрывал, так что в теплый покой она вышла, одетая как полагается для посторонних, с голубым шелковым чепчиком на голове.

– Привет и здоровья тебе, Снефрид! – заговорил Фроди, увидев ее. – Не надо хмуриться, не надо! Тебе это не к лицу!

Его длинное лицо, которое светлая борода и стоящие торчком над залысым лбом волосы делали еще длиннее, приобретало жалкий вид, когда он хотел казаться приветливым.

– Я вовсе не хмурюсь, – Снефрид продолжала улыбаться, хотя вот сейчас ей захотелось нахмуриться: зачем Фроди выдумывает то, чего нет?

– Но я же вижу, вижу! Ты думаешь, опять приехал этот докучливый… э… а я вынуждена принимать его… э…

При виде Снефрид, и в скромной домашней одежде величавой, как молодая норна, мужчины и покрепче духом, чем увалень Фроди, смущались и принимались блеять. Черты продолговатого, худощавого лица у нее были правильные, но скорее жесткие, чем тонкие, подбородок угловатый; лишь в профиль ее лицо выглядело изящно благодаря тонкому, с легкой горбинкой носу и выразительному высокому лбу. Да и взгляд больших глаз у нее был пристальным, сосредоточенным, как у мужчины. Так смотрят, держа в руках обнаженный клинок, и эти серебристо-серые глаза сами напоминали блестящую сталь. Но никто не считал Снефрид женщиной суровой или недружелюбной. Стоило на ее ярких, довольно пухлых губах появиться улыбке – и все лицо менялось, как по волшебству, черты смягчались, во взгляде появлялась приветливость и сердечное доверие. Говорили, что кровь альвов позволяет ей выглядеть то несгибаемой, как клинок из серебра, то

нежной, как цветок шиповника, по своему выбору. Толкуя за пивом, все мужчины сходились, что нет в «сотне» корабельного округа женщины более прелестной. Ульвара называли редким везунчиком, что сумел раздобыть такую жену, и при этом редким болваном, что по полгода пропадает за морями, оставляя ее одну. Вокруг другой молодой женщины в таком положении вились бы сплетни, но Снефрид обладала способностью одним взглядом заморозить недостойные помыслы. Даже в эти последние годы, когда она жила то одна, то у отца, будто вдова, а муж ее пропадал неведомо где, ее окружало такое достоинство, будто она королева, ждущая мужа с победоносной войны.

– Я вовсе так не думаю, Фроди, – сказала она, и сейчас ее серебристый взор выражал мягкую снисходительность. – Мы с отцом всегда тебе рады.

Фроди был слишком незначительным противником, чтобы она извлекла свой «серебряный клинок», но и не настолько приятным человеком, чтобы подносить ему цветок своей улыбки. И Фроди, похоже, чувствовал, что его она просто не удостаивает настоящим вниманием.

– Не подумай, я к вам вовсе не по тому делу! – оживленно продолжал он. – Скажу вам честно, взяли бы тролли это дело, я был бы только рад! Это все Кальв, Кальв это все, клянусь вам! Я бы давно уже на те деньги плюнул и забыл, плюнул и забыл! – Фроди махнул пухлой рукой. – Ну бы их в синюю скалу! Но это все Кальв, он уперся!

– Нет смысла это обсуждать, – попытался остановить его Асбранд. – Конунг же решил: раз уж людей ограбили викинги, никто в этом не виноват…

– Да, конунг прислушался к тебе… я очень рад, очень рад! – поспешил уточнить Фроди. – Я вовсе не стал бы подавать с этим в суд, но Кальв решил это дело за нас двоих! Мол, если Ульвар вез товар, то он и отвечает…

– Хватит об этом, Фроди, – настойчиво посоветовала Снефрид. – Мы же здесь не на тинге, и конунга тут нет. Сейчас я принесу вам пива.

– Спасибо тебе, Снефрид, ты такая хорошая, добрая хозяйка! А я с чем приехал-то, Асбранд, – не давая ей уйти, Фроди повернулся к отцу. – Тоже ради хозяйки. Ради моей бедной Гуннхильд. Я вот надумал: для такой хорошей женщины нужно сделать поминальный камень, нужно сделать! Ты ведь сделаешь его для меня, то есть для нее?

– Нечасто приходится ставить камни по женщине, – Асбранд слегка удивился, – но отчего же нет? Это желание делает тебе честь, Фроди.

– Да что мне, я хочу ей оказать честь, ей! Напиши, мол, так: Фроди поставил камень по Гуннхильд, своей жене, самой лучшей хозяйке на хуторе Синий Лес…

– Ты выбрал место?

– Да, возле хутора, где у нас овечий выпас, перед ельником есть каменистый склон, и там несколько хороших мест – гладкий камень, и мха нет, вот такой! – Фроди раскинул длинные руки. – Можно сделать такого красивого, знаешь, змея, чтобы он вился, змея! Всякий, кто будет ехать по склону, непременно увидит надпись, увидит! Прочтет, если сведущ, и скажет: вот, мол, какая была достойная женщина эта Гуннхильд, достойная, если по ней сделали камень!

– И змея! – невольно подхватила Снефрид. – Но это получается, отцу придется ехать к вам на все время работы.

– Надо ехать, да, надо ехать! Но я буду только рад принять у себя Асбранда хоть на месяц, хоть на два! Хоть до самого йоля! – Фроди заморгал своими желтовато-серыми глазами, которые Снефрид про себя называла козьими. – Я бы и тебя пригласил с ним заодно, проведите у меня хоть всю зиму, я будут только рад, только рад!

– Но мы же не можем оставить дом совсем без хозяев… – Снефрид вовсе не тянуло к обществу Фроди.

– Это я понимаю, понимаю! Хорошая хозяйка не может… Я умею ценить хорошую хозяйку, вот, как моя Гуннхильд. Всякий, кто поедет по склону, увидит надпись и скажет: вот, мол, была достойная женщина…