Ось мира. Медынское золото
Шрифт:
— Казна — это хорошо, — напомнила Азёра, — а взять-то как? Мы в этом деле не помощницы, от чёрной оспы лекарства не знаем.
— От всего есть лекарство. Что не лечится железом, лечится огнём.
— Это мудрость мужская. Мы зря не мудруем, нам людей лечить, а каждую оспину огнём не выжжешь, от такого лечения хворый быстрее помрёт, чем от самой оспы.
— Значит, так надо делать, чтобы никто не захворал... — Ризорх отвечал словно уже не Азёре, а самому себе. Так говорит чародей, готовясь к трудному волшебству. Телом он здесь и вроде как отвечает на спрос, но душой где-то далеко. — Нашта, доченька, у тебя рука лёгкая, сможем мы с тобой всю эту путаницу
Нашта прищурилась, разглядывая хитросплетения чародейства, невидимые простым знахаркам.
— Отчего же? Можно попробовать. Ступеньки наверху крутые, но хозяин как-то справлялся. Да, поди, и в одиночку. Ему в таком деле помощников звать не с руки.
— Как хозяин справлялся, я знаю, но нам его путь не годится, хватит и того, что карлу гидре скормили. Тут придётся по-простому обходиться. Ну, что, возьмёшься?
— Возьмусь, дед Ризорх. Одна бы не решилась, а вдвоём управимся.
Стараясь ступать осторожно, люди вышли из подземелья и принялись готовиться к небывалому действу. Хотя нечто похожее, видимо, происходило здесь не однажды, потому что в крепости обнаружился запас дров, совершенно не нужный в жарких краях, где зимы, почитай, не бывает, так что жители разучились даже печи по-человечески складывать.
Рядом с колодцем, где гидра сыто переваривала своего смотрителя, сложили огромнейший костёр из кипарисовых поленьев. После этого трое колдунов вернулись в подвалы. Остальным делать там было нечего, только под руками мешаться.
Первыми под землю ушли Ризорх и Нашта. Третьим пошёл Устон, чтобы в случае неудачи сжечь всех, но смерть наружу не выпустить. В руке огневик держал факел, не ради напоминания об опасности, а просто чтобы освещать товарищам дорогу.
В прошлый раз никто в глубину подземелья не проходил, стояли на пороге, разглядывая ряды сундуков и не пытаясь прикасаться к ним. Сейчас двое чародеев приблизились к самому большому сундуку и, не притронувшись, повели руками вверх. Устон видел, как паутина заклятия, застилавшая подвал наподобие тумана, приподнялась, сжимаясь в небольшое облачко. Заклятие и впрямь оказалось очень слабым, порвать его даже неопытному волшебнику было так же легко, как и паутину, но под нитями заговора было что-то ещё, чего огневик не мог разобрать. И оно, если верить знахаркам, несло в себе смерть. Лишь когда все нити оказались собраны в один ком, Устон увидел, как с крышки сундука всплывает что-то чёрное, скорченное и сухое. Сперва показалось, что это обезьянка, есть в совсем уже жарких землях такие звери, и в Наман их привозят ради забавы, но потом стало понятно, что это останки ребёнка, младенца лет пяти. Кокон заклятия и мёртвое дитя поплыли к выходу, Устон поспешно попятился, уступая дорогу.
Наружу выбрались благополучно. Страшная ноша повисла над сложенными поленьями. Устон наклонил факел, и костёр запылал. Ризорх и Нашта стояли у самого огня, не дозволяя рассыпаться заклятию до той минуты, пока тщедушное тельце не обратилось в пепел. Теперь уже никто не узнает, от оспы умер малыш, от чумы или иной повальной болезни. Огонь лечит всё.
Лишь тогда колдуны разом опустили руки, и горстка пепла, взвихрившись, смешалась с остальным дымом.
Нашта поспешно отошла от огня. Коснулась пальцами ошпаренного лба, поморщилась. Толстуха Айса, поняв несказанное, протянула девушке зеркало, которое повсюду таскала с собой.
— Хороша! — признала Нашта, разглядывая себя в гладком серебре. — Увидал бы меня сейчас Хисам, мигом бы разлюбил.
— Что-то ты, девонька, сама к нему неровно дышишь, — усмехнулась Айса.
— А что, парень он видный, наездник, не чета нашим. Мне куда податься, когда свои боятся? А он не боится.
— И губы сладкие, — подначила Айса, — прямо хоть второй раз с ним дерись, чтобы потом снова поцеловать...
— Не городи ерунды! — вспыхнула Нашта. — Губы как губы.
— Ладно, не злись. Тебе не идёт. — Айса раскрыла сумку, достала берестяночку с мазью. — На-ко, помажь личико, в одну неделю брови отрастут. Ещё краше станешь. Сам великий хан по тебе вздыхать начнёт.
— Нужен мне твой великий хам, — протянула Нашта, взявшись за притирание. — Только о нём и печалуюсь.
Пока женщины беседовали о своём, Ризорх подозвал к костру остальной народ.
— Дело не окончено! — громко объявил он. — Давайте, пока не погасло, валите уголье в колодец. Нечего гидре там сидеть, ещё вылезет в недобрый час.
Наманские щиты быстро приспособили к делу, и в колодец полетели горящие головни и уголь. Снизу не донеслось ни звука, даже умирая, гидра молчит.
Снова уже большой группой спустились в очищенное подземелье. Колдуны обошли весь подвал и, не найдя больше никакой каверзы, велели открывать сундуки.
Поодиночке лесные колдуны в чужой стране не ходили, поэтому усадьбу отправились проверять двое волхвов — Бессон и Бажан. Взяли малый отряд — три десятка человек — и побежали. Путь не длинный, духом домчать можно.
Защитников в усадьбе оказалось немного: то ли поразбежались, увидав дым над крепостью, то ли заранее были предупреждены хранителем наманской казны и поспели в цитадель, найдя там свой конец.
Тех, что остались, Бажан долбанул громом, после чего их можно было резать, как кочевники режут овец. Это тебе не ветераны, охранявшие сокровищницу, те дрались, как их ни оглушай.
Первым делом проверяли конюшни и скотный двор. Нашли и лошадей, и тягловых волов — всё то, что потеряли в горах. Теперь вновь обоз мог двигаться сам, а не людской силой.
Послали за обозниками — бывшими наманскими рабами, которые понимали, как следует обращаться с тягловым скотом. В битвах обозники не участвовали, и за людей их никто не считал, а в остальном им доверяли, поскольку каждый из бывших рабов в любую минуту был волен уйти, куда ему заблагорассудится, получив при этом долю добычи.
Сами тем временем стали смотреть господский дом. Первый раз довелось поглядеть не разграбленную покуда усадьбу. Нижний этаж — просторный, изобилующий прохладной тенью, украшенный мраморными фигурами. Такие фигуры уже попадались людям. Колдуны смотрели и сказали, что ничем мрамор не зачарован, просто камень — и всё. Воины подумали и решили от греха подальше статуи разбить. Мало ли что не зачарован, а глядит, как живой, и, значит, опасен. Там, где войско проходило, целых фигур не оставалось. А тут стоят целёхонькие, непонятно зачем. Неужто и впрямь для одной красы?
На верхнем этаже под раскалённой от солнца крышей ютятся слуги. Там всё просто и понятно, никаких роскошных нелепостей. Но ни внизу, ни наверху не видать обитателей дворца. Лишь в одной комнате сидела за пряжей старуха, древняя, как заросший мохом пень. На ворвавшихся воинов она и внимания не обратила, лишь отмахнулась рукой, мол, или убивайте, или ступайте прочь, а работать не мешайте.
Старуху не тронули, пошли дальше. И уже в одной из дальних комнат Скору удалось заметить потайную дверцу, через которую, видать, и сбежали обитатели усадьбы, те, что не погибли при воротах.