Осада Бестрице

Вот уже много лет подряд мы с почтенным моим другом графом Кароем Понграцем, депутатом парламента и генералом, ужинаем в ресторане "Эрцгерцог Иштван". В долгие зимние вечера нередко сидим мы совсем одни за нашим излюбленным столиком, окутанные легкой завесой сигарного дыма, и, когда истощаются злободневные темы, охотно покидаем настоящее и погружаемся в богатое воспоминаниями и красками былое. И, можно сказать,

За эти годы мой приятель не раз упоминал о некоем графе Иштване Понграце, рассказывал о его рыцарских подвигах, о боевых походах и на редкость эксцентричной натуре. Иногда к нашему столику подсаживались другие родственники графа Иштвана, они вспоминали все новые и новые черты его характера. В один прекрасный день я вдруг припомнил, что и сам встречал покойного графа, причем не только видел его, но даже разговаривал с ним. Тут он заинтересовал меня уже как писателя. Я принялся расспрашивать о графе, пытаясь разгадать его душу.

Все, кто знавал его близко, в один голос твердили:

— У графа Иштвана был здравый смысл, правда не слишком много, а вот амбиции — хоть отбавляй. Любой ценой он хотел прославиться, но, сообразив, что умником ему не прослыть, решил попытать счастья в роли безумца и сумасброда.

Что ж, это вполне правдоподобно. Ведь у нас жаждут славы в равной мере как умные, так и глупцы. Да еще какая между ними конкуренция! Граф Иштван избрал себе более благодатное поле деятельности, выступив в роли сумасшедшего. И тут ему удалось развернуться вовсю — никому не давал он себя опередить!

История рода Понграцев полна средневекового блеска и славы: у Понграца Сентмиклошского в числе вассалов были даже владетельные князья; в Петера Понграца, красу и гордость венгерского рыцарства, была без надежды на взаимность влюблена одна королева; Пал Понграц, по прозванию "Большой Меч", слыл грозой турок… И было среди предков Иштвана Понграца еще много, много доблестных витязей и стройных юных красавиц с перьями на шляпах и в золотых башмачках, позднее ставших матерями целой плеяды героев венгерской истории, а еще позднее — призраками в белых одеждах, обитавшими в старинных замках.

История рода Понграцев подобна бездонному озеру: тому, у кого голова слаба, не стоит заглядывать в эти глубины, не то как бы она не закружилась! А у Иштвана Понграца и голова была слабовата, да и заглянул он слишком глубоко…

Я решил выбрать из истории его жизни лишь один кусочек на рассказ — так портной от штуки сукна отрезает ровно столько, сколько требуется на жилетку.

Мне оставалось только получить разрешение у родственников покойного графа: история ведь не слишком давняя, и герой мой еще не успел истлеть в могиле — он спит первым сном в Варинском склепе; не успели высохнуть даже те венки, что возложены были на его гроб в день погребения.

Все, к кому я обращался с этой просьбой, охотно дали свое согласие, а когда я заикнулся о том, что хочу вывести главного героя под вымышленным именем, граф Карой, старший в роде Понграцев, сказал:

— Сохраните вы лучше его настоящее имя. Ведь он, если бы вдруг встал из гроба, больше всех обрадовался бы, увидав в печати эту историю. Собственно, он всю жизнь мечтал о чем-то подобном.

Итак, с божьей помощью я приступаю к этой средневековой истории, некоторые герои коей живы еще и теперь, в конце XIX века.

Нельзя сказать, чтобы люди обладали высоко развитым чувством справедливости. Знавал я когда-то одного старого грека, дядюшку Дугали, который всякий раз, когда при нем рассказывали какой-нибудь эпизод из греко-турецких войн (о том, скажем, как турок, поймав грека, беспощадно его закалывал), с негодованием восклицал:

— О, проклятый язычник! Проклятый язычник!

Но когда рассказчик, продолжая свое повествование, описывал, как грек, поймав турка, режет его на куски или живьем окунает в кипящее оливковое масло, Дугали кротко бормотал:

— Что было делать бедняге! (То есть что было делать бедняге-греку, кроме как окунуть врага в кипящее оливковое масло? Ведь жарить турка на сале ему не по карману!)

Таково понятие о справедливости у всех людей, в том числе и у историков. Например, борьба куруцев с лабанцами [1] тоже дошла до нас уже в преломлении двух противоположных мерил справедливости. Однако сейчас незачем ворошить эти события, тем более что к нашему повествованию они не относятся.

Одно лишь достоверно: когда все куруцы были перебиты, императору в Вене пришло в голову, что неплохо бы истребить и тех куруцев, которые позднее могут родиться на свет. Император в своем замысле превзошел даже Ирода. Но что было делать бедняге австрийскому императору?!

И вот была принята статья 42 закона 1715 года, по которой предписывалось срыть все крепости. Ведь орлы выводятся в орлиных гнездах. А посему не бывать гнездам: орлы больше не нужны, да здравствует и процветает во веки веков один-единственный орел, двуглавый!

Крепости подлежали уничтожению, но (такое «но» всегда имеется в венгерских законах, а если и нет, так его отыщут)… но замки можно было сохранить. Что произошло после издания этого закона, ясно и без слов: крепости, принадлежавшие влиятельным фамилиям, стали именоваться замками и их не трогали, тогда как скромные поместья беззащитных вдов или малолетних сирот объявлялись крепостями — и дни их были сочтены.

Крепость Недец только потому и уцелела, что ее признали замком. Правда, крепость эта, построенная в виде двух огромных прямоугольников, стоит не на горе, не на мрачном утесе и напоминает скорее гигантские казармы. Но в действительности это самая настоящая крепость — с бастионами, с подъемным мостом, с башней, казематами, с собственной капеллой, подземными ходами и западнями. Даже свою артиллерию имел Недец: штук восемь старых, заряжавшихся с дула пушек.