Осада Ченстохова
Шрифт:
Между тем здесь не было столько мужества и отваги, сколько можно было предполагать. Встревоженные утренними ядрами, монахи опять были объяты страхом. Кордецкий показывал вид, что долго этого не замечает; наконец, разговоры, совещания и ропот шляхты начали обращать его внимание. У пана Плазы совещание продолжалось с утра до вечера, и вместо того чтобы вместе с другими идти на стены, участники его сидели за кружками, пугая шведами или рассказывая, как последние к ним милостивы и даже вежливы. Один другого подбодрял, чтобы пойти к приору и поторопить его с переговорами.
— Этот
— Что долго разговаривать, — сказал другой, — здесь о нашей шкуре идет речь. Мы здесь укрылись для большей безопасности, чтобы не поплатиться своей головой; пусть он нас отпустит или пусть сдается.
— Уж если ядра не щадят костела, — сказал третий, — то недолго придется нам здесь оставаться.
— К приору! К приору! — закричали все и отправились толпою к Кордецкому.
В крепости его не нашли, а потому должны были искать в келье, так как он распоряжался кое о чем по поводу причиненного утром повреждения в костеле, когда шум в коридоре известил, что явилась тесной толпой шляхта с паном Плазой во главе. Приор узнал по его лицу, зачем он сюда пришел. Шляхтич, выдвинутый вперед, волей-неволей выступил с речью.
— Мы пришли, — сказал, поклонившись, Плаза, — спросить ваше высокопреподобие, что вы думаете и чего ожидаете, когда нет ни тени надежды на какую-либо помощь; неприятель везде господин, а потому нужно спасаться, нужно сдаваться, так как нечего сбивать всех с толку. Напрасно сопротивление, отец приор, пришло время сдаться…
Приветливое лицо Кордецкого сменилось суровым, холодным выражением, он стал пред ним как судья.
— Не на все, что мы требуем, — сказал он, — шведы согласятся; на поругание святого места еретиками мы не можем согласиться. Вы, милостивые государи, утомленные тяжкой борьбой, хотите переговоров; но подумайте, не будет ли сдача бедствием? Мы знаем, как сдержали обещание в Кракове. Не торопитесь со сдачей, чтобы мы не сделались через вас недостойными этого святого места. Унижение хуже войны.
— Но, ксендз-приор, — прервал Плаза, — ведь ты о нас заботишься!
— Совсем не о вас, — ответил приор, — прежде всего об алтаре, потом обо всех нас, а не только о вас, а потому не думаю сдаться.
— В таком случае нас с женами выпустите!
— Я не приглашал вас сюда, ведь вы сами напросились… Не отказывайтесь; хотя вы являетесь для меня скорее помехой, чем помощью, но все-таки я отпустить вас не могу, так как это встревожило бы лучших людей и гарнизон.
— Следовательно, мы принуждены будем… — говорил другой.
— Сидеть спокойно, — добавил Кордецкий, — и не отставать от других. Знайте, что я не выпущу и вас, и сам не сдамся.
На эти слова, сказанные так решительно, нечего было ответить; правда, пан Плаза хотел еще что-то сказать.
— Звонят в костел, — проговорил быстро приор, — молитва — это наше спасение, прошу вас, не задерживайте меня.
Тогда
— А что? — спросили они. — Чего добились?
— Получили нос, нечего больше и говорить; это гетман, а не приор! Не позволит он себе приказывать. Не знаем, что сюда нас загнало, а теперь должны сидеть.
— Но что же это будет? Что это будет? — закричали жены.
Трусы тихо разошлись.
XXII
Каких щук поймали поляки в пруду, и как Миллер точил на них зубы
На берегу пруда, на непрочной и ветхой лодке, поляки, которые были союзниками шведов, отдыхали и ловили рыбу в рождественский пост, освободившись на время от военной службы. Тяжело было быть воином, нюхать порох, слышать выстрелы и не вынимать сабли, чтобы с кем-либо сразиться. Здесь как будто приятели, а там — Матерь Божия и братья. Не один из них проклинал на чем свет стоит все это, но головой стену не прошибешь; они смотрели, зевали, играли, а некоторые с горя, прикрывшись плащом, укладывались спать, спали ночь, ели и опять спали до того, что даже разбухали от такого времяпровождения; другие отправлялись к мещанам ченстоховским на беседы, на мед, на пиво. Хотя все это им страшно надоело, но когда нет выбора, то им было безразлично, со шведом, или с мещанином, или, наконец, с евреем разговаривать.
И вот несколько таких бездельников (был пост и нечего было делать) достали в местечке невод и сети, пошли к пруду и выбрали такое удачное место, что после первого забрасывания невода почувствовали, что поймали что-то крупное.
— Без сомнения, это не рыба, когда даже невод рвется, — закричали все, которые тащили.
— Ну, посмотрим, что это такое?
И когда они с таким же удивлением начали работать шестами и баграми, то вскоре вытащили наверх несколько плотно закрытых и довольно тяжелых бочек.
Тотчас сбежалось сюда немало любопытных, в том числе и начальство. Начали разбивать засмоленные бочки. И когда взглянули в середину, то остолбенели от удивления. Здесь были грамоты, свидетельства, дарохранительницы, святые чаши, кадильницы, священные сосуды и монастырское серебро.
— О! Что же мы сделали хорошего? День ясный, шведы недалеко, и шпионов достаточно, что же предпринять? Забрать монастырское добро — грешно, а отдать этим разбойникам еще хуже. Лучше всего, как можно скорее спрятать, чтобы об этом не узнал Миллер.
Так и сделали; несколько человек вскочили на коней, взяли на повозки бочки и с такой добычей направились к ксендзу Рыхтальскому. На случай, если бы Миллер начал требовать, они оставили несколько серебряных сосудов, которые не были освящены, чтобы этим успокоить его жадность. Но едва это случилось, как генералу уже все было известно.
Что значит шведам серебро! Когда им рассказали о находке, Вейхард, желая прислужиться, тотчас быстро поехал туда, чтобы уплатить, хотя и из чужого кармана, за все старания поляков. Остановился он в том месте, где лежал еще мокрый невод, и было несколько плотов, щепок и много травы с раковинами, добытой со дна.