Осада
Шрифт:
107.
Улица полнилась спешащими на север, к центру нового Вавилона, Увидев в окнах толпы беженцев, Настя подозвала его, некоторое время они молча смотрели, на этот раз каждый думал о своем, наконец, Борис решил спуститься. Останавливал всех подряд, спрашивал, откуда идут и почему так поспешно, ведь уже утро. Картина получалась мутная, разрозненная, кто-то говорил о вторгшихся ордах зомби, кто-то об отступлении войск на позиции вокруг Садового, кто-то о прибывших из ближайшего Подмосковья бандах; если сложить все это воедино, получалось что-то страшное. Зомби сминали палаточные городки, многажды увеличивая общую численность, бандиты, прибывшие с вольных хлебов, грабили, насиловали и будучи под кайфом, стреляли во всех подряд, армейцы активно
Последний вопрос Лисицына: как далеко отсюда зомби? – попросту проигнорировали, кто-то посмеялся над ним, кто-то покачал головой. Кто-то крикнул: «да он же местный!», толпа расхохоталась, довольная шуткой, не столько шуткой, сколько возможностью хоть ненадолго разрядить гнетущую обстановку медленного бегства в никуда, последней, изначально бесплодной попытки спасения. Он стоял, глядя на проходящих, и не видя их лиц, а они смеялись, натужно, измученно, но все равно продолжали смеяться. Наконец, он ушел, измученный увиденным и услышанным, в подъезде столкнувшись с Настей. Не могши не ответить, рассказал обо всем, вновь потрясаемый своими же фразами. И наступившей вослед тишиной. Наконец, они обнялись, Настя прижалась к нему, так что дыхание перехватило:
– Это как в Бутове, – прошептала она, заплакав, – Один в один, как в Бутове. Ничего не меняется, как ни старайся. Никуда не убежишь, уж вроде бы бежала, бежала, а теперь…. Снова бежать, значит… куда? Скажи, милый, скажи, что теперь?
Он молчал. В голове зрели и рушились планы, один за одним. Неожиданно захотелось спросить Микешина, что делать, почему-то вспомнился спасатель, пришедший на помощь и предложивший обратиться к священнику. Точно сейчас настало то же такое время.
– Ты куда сейчас собралась? – все же разрушил он завесу молчания. Настя поначалу не смела признаться, что к подружкам на Ленинский, но утаить не решилась, памятуя о приближающихся мертвых. Рассказала о своей просьбе к Свете и Жанне, об их согласии. Попросила Бориса согласиться на переезд.
– Пожалуй, уже поздно, – медленно ответил он. – Народ ломит к Садовому, больше укрыться негде.
– Но в квартиру-то они не зайдут.
– Ты сама им откроешь. Рано или поздно. А они будут ждать, сколь угодно долго, – помертвев, она кивнула. Почему-то только сейчас поняв, что им предстоит. Она снова вцепилась в Лисицына, ища в нем единственную надежду и опору. А он все молчал, не глядя на нее. Наконец, встряхнулся.
– Нам придется уйти. Звони своим клиенткам, чтоб тоже собирались. Чем больше компания, тем больше вероятность прохода через кордон. Чистая статистика, – произнес он и замолчал.
Кондрат только молча кивнул, услышав рассказ Бориса. Покусал губы и огляделся по сторонам, прикидывая, что можно взять в этот последний путь. Прошедший месяц с ним не было много вещей, потому он искал только то, что может понадобиться в ближайшие дни. Спросил только, когда лучше выходить, Лисицын и сам не знал этого. Наверное, лучше пообедать, неловко заметил он, не идти на пустой желудок. Да и зомби, непонятно, с какой
– Ты полагаешь, эту ночь нам придется провести на улице? – спросил Кондрат. Он кивнул, невольно поежившись, с ним это случится первый раз, а вот его попутчикам, его любимой, он теперь и в мыслях называл Настю так, не привыкать. – Можно, я возьму что-то из одежды Леонида, у меня с собой только то, что на мне.
Проглотив комок в горле, тот кивнул. Кондрат открыл шкаф, стал разбирать куртки, Борис отвернулся, вошел в кухню к Насте. Последний раз они слились на старом месте, торопливо, судорожно, словно исполняли свой долг. Борис излился, стиснул последний раз ее, она по привычке вскрикнула. Только тогда вошел Микешин, спросить, не против… нет, не против, резко ответил Борис, даже не пытаясь увидеть.
Пообедали они молча. Борис составил маршрут движения, с учетом увиденных толп и основного направления потока, так чтобы заскочить ненадолго к клиенткам на Ленинский, и снова в поток влиться; «математик ты мой милый, ты всегда будешь придерживаться распорядка?», послышалось в ответ. Он кивнул, заметив, что они с Кондратом подождут внизу, а Настя будет разговаривать, если что, он ей позвонит. Да и сама позвони сейчас, сообщи, чтоб собирались, вы, женщины собираетесь, конечно, за пять минут, только нам приходится их наступления по три часа ждать, – он пытался шутить, и Настя рассмеялась, но на душе все равно скребли кошки. Главное, прорваться сквозь оцепление на Садовом, вертелось в голове, а там черт не страшен. Он пытался заглушить эту мысль, утишить ее, но никак не получалось, вид бежавших в сторону центра людей царапал сознание куда сильнее, чем все доводы рассудка.
После обеда Насте неожиданно остро захотелось насладиться в последний раз, она уже и оправдание своей задержке придумала, уже и отрепетировала, оставалось только сказать. Но прежде позвонить Свете и Жанне и попросить о маленьком одолжении. Об этом наркотике, который немыслимо взять с собой, но к которому ее тянуло все сильнее.
Она позвонила Светлане. Но телефон молчал, не желая соединять, тут только Настя обратила внимание на полоску приема сигнала, замершую у самого нуля. Она попросила мобильник у Бориса, но и у того сеть не желала находиться. Возможно, какой-то сбой, и очень невовремя. Хотя операторы разные. Значит, сбой общий, в самой системе, пояснил он, либо что-то с нашей сотой, либо с ретранслятором, либо проблема куда глобальней и касается спутника, хотя нет, спутники у каждого оператора свои, значит…. Она не понимала сейчас его слов, но чувствовала нутром дурное. А Борис не мог успокоиться, все рассуждал, размышлял вслух, не в силах остановиться. И только когда с улицы донеслись крики: «мертвые, мертвые!», очнулся и взяв под управление маленький отряд, велел выступать как можно скорее.
Впрочем, собрались только через полчаса; все решали в последний момент, от чего еще можно отказаться, а что не забыть взять. Выйдя на улицу, Настя замерла: увиденное до боли, до жути напоминало все то, что она перестрадала еще в Бутове, кажется, неведомо когда, но и это неведомое имело дурное свойство возвращаться, напоминая о себе – те же нестройные колонны беженцев брели по проспекту в сторону Садового, повсюду на обочине стояли машины, брошенные владельцами уже навсегда.
К четырем они добрались до дома на Ленинском, Борис остановился внизу, подле полураскрытой двери, через которую безликие жильцы выволакивали вещи, и навьючившись, искали лакуну в пропыленной медленно волочившейся, казалось, не один день, людской колонне. Наконец, они ушли, Микешин, доселе проронивший едва ли пару фраз, неожиданно дернул Бориса за рукав, тот все выглядывал два окна, в одном из которых обещала появиться Настя.
– Знаешь, я давно хотел с тобой поговорить. Да все никак не складывалось, слов не мог подобрать.
– Подобрал? – несколько жестко произнес Борис, не желая отвлекаться.
– Да. Я по поводу твоих слов о молитвах. Знаешь, я много думал, а потом еще эта моя последняя треба… я говорю сумбурно, потому как у самого в голове сумятица. Не знаю, как выразить. Но когда мы собрались, все вместе, всемером, не считая меня, здоровые рослые мужчины, и дородные дамы, и стали молиться, и я вел их в этой молитве, я… понимаешь, меня как ужалило.