Осада
Шрифт:
Они вернулись, едва в снегу появились первые проталины. Но с тем лишь, чтобы исчезнуть навсегда. Они вернулись к истокам, прибыли к себе домой, после долгой разлуки, случайно заброшенные волею жизни в другие города, другие страны, теперь мертвые прибывали на родину, дабы сгинуть здесь. И в этом мало чем отличаясь от живых. Собственно, он настолько привык к ним, что появись в городе живой, и он, должно быть, испугается ему не меньше, чем появлению
В конце концов, они и дали ему повод испугаться. Одним весенним солнечным утром, когда он выбрался в блаженную тишину полудня. И внезапно понял, что оказался один. Совсем один. Он вспомнил, что где-то не то читал, не то слушал или смотрел передачу о так называемых «батарейках» у зомби, тех, что дают им возможность существовать какое-то время в своей послежизни, какое – сказать тогда не решались, а если и строили прогнозы, то либо чудовищно мрачные, либо беззастенчиво оптимистичные. Крайности оказались неверными, как им и положено, и выбравшись тем весенним полуднем из своего подвала, Косой внезапно обнаружил сперва один, потом дюжину, а после и сотни и сотни трупов, некоторые уже тронутые зверьем, некоторые почти целехоньки – тех самых, вернувшихся в свои палестины мертвых у которых, наконец-таки, села их «батарейка».
Он долго недоуменно оглядывался по сторонам, долго бродил по улицам, позабыв о том, что отправился за обедом, пересекал заваленные снегом вперемежку с мусором площади или уходил к пруду, все еще покрытому толстым слоем льда, лишь только начавшего чернеть в тех местах, где под поверхностью били ключи. Всюду, даже на льду лежали трупы, запах, да только он обратил на него внимание, пока еще слабый, но явственно говорящий о том, что не первые часы лежат на земле их новые-старые властители. И что теперь он поистине остался один, разом потеряв всех своих Пятниц.
Косой растерянно глядел по сторонам. Закашлялся, зашелся нервным кашлем, долго не дававшим ему покоя. Наконец, когда тот утих .Косой медленно побрел назад, к своему логову, забился в него. Мысли кружились в голове, вереница, хоровод одних и тех же мыслей, безудержный, беспощадный, он так и заснул с ним. А наутро проснулся с ломотой во всем теле и дикой головной болью, точно после похмелья. Температуры не было, кажется, это не болезнь, просто стресс, вспомнив все виденное накануне, Косой подавился кашлем, едва не задохнулся им, и мучимый приступами почти малярийной лихорадки, не отпускавшей его до вечера, промаялся еще один день. Затем еще один. За это время он ослабел настолько, что едва мог ходить; подобного
Преодолевая усталость, он спустился вниз, чтобы разогнать их. Собаки отошли на безопасное расстояние, рычали и лаяли, странно, они по-прежнему боялись его. Но едва он отошел к двери, вернулись к своему занятию. И тут он уж ничем не мог их отвлечь, враз обессилев, стоя с бешено колотящимся сердцем, судорожно вцепившись в косяк двери. Странно, что не упал, сил даже стоять не оставалось. Медленно сполз по стене на ступеньки, ведь ему сейчас еще подниматься. Он совершенно неспособен сейчас на это. Полностью выпотрошен. Лишился всех жизненных сил.
Почему-то подумалось, не превратился ли он случаем в зомби, эдакого последнего да еще и разумного мертвяка. Но нет, к нему подбежал пес, щенок еще, гавкнул заливисто и звонко, и помчался к своим сородичам. Он уже не боялся его, он никогда не видел человека и потому не боялся. Косой вздохнул, попытался подняться. Без толку, ноги не держали его. Мысли о том, что с наступлением темноты придет и холод и он замерзнет, почему-то не было. Казалось, в этом мире он потерял последнюю опору, последнюю соломинку, удерживающую его на поверхности. А потому, не все ли равно, рано случится это или поздно… не все ли равно. Кажется, он повторил эти слова вслух. А затем все же сполз в подвал.
Через сутки или чуть более того, когда уже сгустилась темень новой ночи, туда добрались обнаглевшие щенки, они не боялись человеческого запаха, да и вечно запертая дверь на этот раз оказалась отворена. Но их опередили: крысы первые узнали о свежем человеческом мясе, и уже сгрызли трупу лицо. Щенки прогнали крыс и долго резвились с кистями рук, визжа и гоняя их по полу, покуда старшие не вернули их в стаю.
Последний человек ушел: так незаметно и непамятно, словно его и не было вовсе. Словно ничего не было – и потому ничего не осталось.