Осень для ангела
Шрифт:
— А вы откуда знаете? — прищурившись, сделав вид, что смех его не касается, упрямо спросил директор. — Сорока на хвосте принесла или резолюция соответствующая вышла по линии профсоюза.
Сейчас узнаем, какого ты поля ягода, старичок-лесовичок, пень замшелый. Похихикаешь тут, ежели в лоб не получишь!
— Профсоюзов у нас тута нету, глупости это ваши профсоюзы. Тут народ весь един, потому что помер. Ты, парень, ваньку то не валяй, забудь про земные глупости и предайся отдыху. И про дырку на носке забудь, явление это для тебя на текущий момент не актуальное.
— В
— Волков бояться, в лес не ходить, — отмахнулся старичок и захихикал легкомысленно, словно шутку веселую сказал.
Не получилось вызнать принадлежность, хитер старик, не так прост, как выглядит. Ты ему слово, он тебе два, ты ему про Ерему, а он тебе про Фому. Только и мы не лыком шиты, с другой стороны зайдем.
— А мы отсюда не свалимся? — обеспокоился Иван Васильевич, осторожно высовываясь над краем.
С детства он высоты боялся, а от заоблачных высот и вовсе со страху помереть можно. Особенно на облаке невесомом сидючи. Кстати об облаке…
— Как же так получается, что мы на облаке сидим, это же пар водяной, плотности не имеющий? По всем законам физики… — словно поучая, наставительно выговаривал он старичку.
— Физика, милай, она вся там осталась, — старичок махнул рукой куда-то в пространство.
— На земле, внизу? — уточнил Иван Васильевич.
— Внизу, вверху, какая теперича тебе разница? Говорю же, сиди, отдыхай, воздухом дыши, птичек слушай. Красотища-то какая, лепота! — старичок взмахнул руками, задрал бороду к солнцу и глубоко вдохнул, блаженно улыбаясь.
— Тоже мне красота, — проворчал Иван Васильевич, озираясь по сторонам.
Куда не погляди на сто верст кругом все та же картина — белые пушистые просторы, чистое небо и солнце над головой. Ни парка, ни рощи, ни дома культуры в конце концов, для культурного времяпрепровождения. Сидим, как чукчи в тундре, только оленей и волков не хватает.
— Вижу, не нравится тебе у нас? — наклонив голову прищурился старичок. — Скучно? Нет места подвигу? — язвил он.
— Хотя бы и так, вам-то что за дело? — обиделся Иван Васильевич.
Нет, чтобы человека в курс дела ввести, морально поддержать товарища в трудную минуту, начинают тут шутки шутить.
— А не нравится, так и проваливай к себе! — разозлился ни с того ни с сего тихонький с виду старичок.
Подскочил на месте, словно его шилом кто уколол, да и спихнул ногой Ивана Васильевича с облака. Тот за край облака уцепиться пытается, да все без толку. Кричать хочет, а голоса нет.
Летит он вниз все быстрее и быстрее, солнце пропало, неба не видно, вокруг молочная пелена, как кисель густая. Дышать невозможно, двинуться трудно, холодно жутко. Зажмурился Иван Васильевич в ожидании неминучего удара о землю и… очнулся.
Очнулся Иван Васильевич от страшного холода. Смотрит, а он лежит голый, накрытый одной простынкой в незнакомом полутемном помещении с блестящими,
Тело отказывается подчиняться, лишь зубы стучат от холода, да глаза ошалело вращаются в орбитах, пытаясь нащупать знакомые образы. Иван Васильевич напрягает связки, с трудом шевеля распухшим языком, кричит: «Эй, кто-нибудь, помогите!» Но никто не отзывается на его слабый крик.
Иван Васильевич расстроился было, и вдруг скрип, открывается дверь. В ярко освещенном проеме двери появляется пожилая женщина.
— Простите, пожалуйста, — чуть громче просит Иван Васильевич, — зажгите, пожалуйста, свет!
Женщина вздрагивает от неожиданности, ойкает и падает в обморок.
— Помогите человеку, человеку плохо! — закричал Иван Васильевич, беспокоясь уже более за женщину, чем за свое странное состояние.
Реакция на его крик была дикая. Женщина мигом вскочила и с криком «Караул, мертвец воскрес!» выбежала из комнаты прочь.
Пришлось Ивану Васильевичу самому слезать со стола. К этому времени он с трудом, но узнал помещение морга при кладбище. Завернувшись в простынку, дрожа от холода, пошлепал босыми ногами по заиндевевшему полу к дверям в поисках тепла и живых людей, полный желания выяснить, что же за безобразие с ним учинилась и не глупый ли это розыгрыш.
Едва шагнув за порог, он увидел двух здоровенных санитаров с дубинами наперевес и прячущуюся за ними старушку. Старушка суетливо осеняла себя крестным знаменем, бормотала под нос молитву и периодически плевала в сторону Ивана Васильевича со словами: «Сгинь, нечистая сила!»
Санитары явно струхнули. Поначалу они решили, что у старушки крыша поехала и по доброте душевной отозвались на ее призыв. Но, увидев Ивана Васильевича, стоящего в проеме двери с заиндевевшими волосами, запахнувшегося в простынку, испуганно отшагнули назад.
— Вы чо, мужики? На кого охотитесь? — удивился их реакции Иван Васильевич. — Холодно что-то! — пожаловался он, ежась. — У вас водки или чайку с малиной не найдется?
По-доброму спросил, не кричал, не стучал кулаком по столу, требуя справедливости. Но от его слов санитары, не отличавшиеся тонкостью душевной организации, разом побледнели и осели на пол, крестясь и икая.
Увидев совершенно обалдевших санитаров, Иван Васильевич понял — не розыгрыш, не ошибка, что-то произошло на самом деле. Но что именно? Живыми в морг не попадают. Если он умер, то почему сейчас живой? Если умер, то почему?
— Изыди, сатана! С нами крестная сила! Я сейчас в милицию позвоню, хулиган! — ни к селу, ни к городу взвизгнула старушка, тыча в сторону Ивана Васильевича иконой, подхваченной в минуту волнения с выставочного стенда прикладной атрибутики.
— Марфа Филипповна, вы меня не узнаете? — стуча зубами от холода, спросил Иван Васильевич. — Это же я, Иван Васильевич, ваш директор! Все в порядке, ничего не случилось. Похороны отменяются! — пошутил он.