Осень в Бостоне
Шрифт:
– В такую погоду по улицам не очень побегаешь. Когда немолодой человек живет один, да вдруг его телефон замолкает, чего только в голову ни полезет. Помнишь наших соседей по подъезду в Одессе? Жена в восемь ушла на работу, а мужа в полдевятого кондрашка хватила, парализовало. Так и лежал на полу, пока в пять жена не вернулась – до телефона на стене, чтобы «Скорую» вызвать, дотянуться не мог.
– Ой, какие страсти ты говоришь, – вздрогнула Рита. – Так сходи да проведай. Это лучше, чем сидеть тут и на меня страх нагонять. Только зонтик взять не забудь…
Дождь опять припустил. Зонтик не очень-то помогал. Порывы ветра, подхватывая пригоршни дождевых капель, сбоку швыряли их в Белкина. Пока он прошел несколько кварталов, промокли
Белкин издалека увидел белый «эскорт», который, как обычно, стоял перед домом Городецкого. Дверь в прихожую слегка приоткрыта, внутрь залетают брызги, сквозь щель видна лужица на полу. На всякий случай Белкин нажал кнопку звонка. Потом вошел внутрь.
– Ефимыч, друг милый, ты где? – позвал он с порога.
Никто не откликался. Белкин обошел комнаты, заглянул в ванную, на кухню. На кухонном столе – чашка с налитым кофе; на ощупь чашка совсем холодная, кофе давно остыл. На всякий случай Белкин забрался на чердак – там тоже было пусто. Машина Ефимыча здесь – без нее куда бы он в такую погоду подался?.. А вдруг, действительно, почувствовал себя плохо, вызвал «Скорую» – в больницу повезли? Сквозь сетку дождя из чердачного оконца был виден забор с прислоненной к нему знакомой лесенкой Ефимыча. За забором – массивный соседский дом; черный «кадиллак» заворачивает с улицы в ворота. Надо бы у соседей разузнать – может, кто-то из них был дома, видел приезжавшую «Скорую». Соседи, конечно, жлобы и извращенцы, но спросить все-таки надо. Может, даже знают, в какую больницу повезли.
Белкин спустился с чердака. Прикрываясь зонтиком, вышел наружу. Ворота соседей еще были раскрыты, посреди луж во дворе стоял пустой «кадиллак». Белкин поднялся на крыльцо, постучал костяшками пальцев в дверь. Она открылась. В дверном проеме появился тот самый верзила с бугристым шрамом через всю правую щеку. Волнуясь и поэтому с еще большим трудом подбирая английские слова, Белкин начал что-то объяснять про своего друга и их соседа. Быть может, он есть больной… Быть может, он есть в больнице теперь… Быть может, уважаемые соседи видеть этим утром «Скорую»…
Верзила, плохо понимая, таращился на Белкина. За спиной верзилы, в прихожей, большое зеркало, повернутое к двери под углом, отражало соседнюю комнату. В этой комнате глаза Белкина, еще продолжавшего свои путаные объяснения, наблюдали что-то непонятное. Угрюмый усатый мужик, только что сбросивший на кресло мокрое пальто, взялся одной рукой за усы, другой – за косматую, с проседью шевелюру. И вдруг одним махом сбросил их тоже. Тускло замерцала кожа на широком, шишковатом, без единого волоска черепе. «Постой, я где-то видел…» Но Белкин не успел додумать. Лысый мужик обернулся – их глаза встретились в зеркале.
– Взять его! – взвизгнул лысый.
Боковым зрением Белкин заметил взметнувшуюся ладонь верзилы. Он, наверное, еще мог бы как-то среагировать, подставить под удар предплечье, но помешал дурацкий зонтик в руке. Ребро ладони жестко опустилось на косточку за ухом. Кувыркнулся в воздухе зонтик. Перед глазами Белкина поплыли черные круги, подогнулись колени – он рухнул на крыльцо…
Сколько времени прошло после удара, две минуты или два часа, очнувшийся Белкин сообразить не мог. В помещении, где он лежал, было темно, лишь маленькое оконце у потолка пропускало немного света. В голове гудело. Он лежал на холодном полу. Пошарив по нему левой рукой, определил – пол цементный. Значит, подвал. Правая рука Белкина была схвачена в запястье наручником, замкнутым на трубе водяного отопления. Ничего себе, влип… Белкин перекатился набок, ощупывая свободной рукой пространство вокруг. И тут услышал, как кто-то тихо позвал его. Белкин приподнял голову, она загудела еще сильнее. Стараясь разглядеть мутную тень у противоположной стены, неуверенно спросил:
– Ефимыч?
– Ваня, дружок, ты как тут оказался?
– Да
– А ты знаешь, кто они?
– Уже догадался. Утром по телевизору показывали фотографию лысого мужика, который наверху. Его разыскивает ФБР как организатора массового отравления в сабвее… А что с тобою-то приключилось?
– Ой, Ваня, совсем глупая история. Из-за Луки страдаю. Утром сварил кофе, потом вдруг хватился – Луки нет. А он по утрам голодный, всегда на кухне крутится, еды требует. Начал его искать. Вечером я мусор выносил – может, тогда он и сиганул за дверь? Выглянул во двор. Слышу за забором, вроде бы, какое-то сдавленное мяуканье. Прислонил к забору лесенку, высунул поверх голову. Так и есть. У соседей моток ржавой проволоки из-под веранды торчит, Лука за конец проволоки ошейником и зацепился, только задними лапами на землю опирается. Я еще раньше из окна видел: соседский «кадиллак» куда-то поехал. Дома, наверное, никого нет. А ждать, пока вернутся, нельзя – Лука, видать, который час на проволоке болтается, задохнется еще. Перебрался я по лесенке через забор. Понимаю: вторжение на частную территорию противозаконно. Да ведь живое существо спасать надо…
– Что-то в этом духе мы уже проходили, – пробурчал Белкин. – Все блага мира не стоят и единой слезинки страдающего котенка.
– Ну вот, отцепил я Луку. Тот сразу наутек – в лунку под забором протиснулся, домой побежал. Я тоже к забору иду – с их стороны на заборе перекладины есть, так что перелезть можно и без лесенки. Уже у самого забора слышу: позади кто-то бежит. Успел только обернуться – верзилу-шофера увидел; тот, значит, дома оставался. Ударил он меня чем-то тяжелым по голове, и я начисто отключился.
– И это мы проходили…
Слушая рассказ Городецкого, Белкин продолжал вяло шарить левой рукой по полу. И вдруг нащупал какой-то твердый предмет под батареей. Это был гаечный ключ – весь в пыли, не один год, может, под батареей валялся. Затягивали когда-то муфту на трубе да и оставили. Ключ был большой, тяжелый, удобно лежал в руке.
– Затащил меня верзила в дом, в комнату, что над нами, – продолжал Городецкий; он говорил медленно, с долгими паузами, иногда то ли всхлипывал, то ли хихикал. – Как раз лысый и дамочка приехали. Стали допрашивать. Истории про котенка, конечно, не поверили. Признавайся, дескать, кто тебя подослал. Решил я подыграть им – из полиции, говорю. Думаю, испугаются, заспешат, чтобы смыться, да и меня порешить не рискнут, все-таки из полиции. А они опять не верят – дескать, знали бы копы, где мы, уже всю улицу оцепили бы… Толкнул меня верзила в кресло, жгут на руку наложил, держит ее на подлокотнике. А дамочка-гадюка воткнула мне в вену шприц. Это, мол, «сыворотка правды», сейчас ты у нас язык развяжешь. Наверное, галлюциногены – контроль над тем, что говоришь, теряется… Лысого больше всего волновало, не подослан ли я каким-то «Храмом Сириуса» – вроде бы там его враг заправляет. А что я могу сказать, если и название такое первый раз слышу? Да еще сыворотка эта сжала все в груди, вздохнуть не могу. Еле оклемался. А они говорят: даем пару часов на размышление, потом загоним двойную дозу сыворотки, или расколешься, или подохнешь. Посадили меня тут на цепи. Голова сейчас, как у пьяного…
– Погоди, Ефимыч… Авось что-нибудь сообразим, – Белкин прислушался к шагам наверху; нет, еще не сюда, протопали и затихли.
– Когда я под сывороткой почти совсем отключился – они думали, я не слышу – о делах между собой перекинулись. Удирать собираются. Задержались потому, что еще не все деньги со счетов сняли. Вчера было воскресенье – банки закрыты. Вот и ездят сегодня по банкам. Пачки денег у них в чемодан свалены, сам видел.
«Да, у нас с Ефимычем шансов, считай, нет, – подумал Белкин. – Если бы не томило бандюг этих желание про какой-то ихний `Храм Сириуса' выпытать, мы бы уже мертвяками были. Трупов на них столько висит – еще два ничего не изменят…»