Осень в Петербурге
Шрифт:
— Пришлось ее бросить, — говорит Нечаев. — Нужно было поскорее убраться оттуда.
— Иными словами, вы сдали ее полиции. — И не дожидаясь ответа Нечаева, он добавляет: — Умойтесь. Вы похожи на клоуна.
Матрена выскальзывает из комнаты и возвращается с влажной тряпицей. Нечаев протирает лицо.
— Лоб тоже, — говорит Матрена. — Вот здесь.
Она берет тряпицу из рук Нечаева и оттирает пудру, комками налипшую ему на брови.
Сестричка. Она и с Павлом вела себя так же? Что-то вгрызается в его сердце: зависть.
— Неужто вы и вправду рассчитываете ускользнуть от полиции, разгуливая средь
Нечаев не обращает внимания на колкость.
— Мне нужны деньги, — говорит он.
— От меня вы их не получите.
Нечаев поворачивается к девочке.
— У тебя есть что-нибудь?
Матрена опрометью вылетает из комнаты. Слышно, как она волочет по полу стул. Возвращается она с банкой, полной монет, высыпает их на постель и принимается пересчитывать.
— Маловато, — бормочет Нечаев, но, однако же, ждет окончания счета.
— Пять рублей и пятнадцать копеек, — объявляет Матрена.
— Нужно больше.
— Так ступайте на улицу и просите милостыню. Я вам денег не дам. Идите, просите подаяния во имя народа.
Они с ненавистью глядят один на другого.
— Почему вы не даете ему денег? — спрашивает Матрена. — Он же друг Павла!
— Мне нечего ему дать.
— Неправда! Вы говорили маме, что у вас куча денег. Вот и отдайте ему половину. Павел Александрович так бы и поступил.
Павел — и Иисус тоже!
— Ничего подобного я не говорил. Нет у меня никакой кучи.
— Давайте, давайте! — Нечаев, поблескивая глазами, хватает его за руку. Он снова слышит запах страха, источаемый молодым человеком. Неистовый, но напуганный, бедняга! Однако он сознательно не пускает жалость дальше порога.
— Нет, и решительно нет.
— Почему вы такой скареда? — выпаливает Матрена со всей презрительностью, на какую способна.
— Я вовсе не скареда.
— Конечно скареда! Вы и с Павлом скупились, а теперь друзьям его помочь не хотите! У вас полным-полно денег, да только вы их все для себя бережете. — Она поворачивается к Нечаеву. — Ему платят за его книги тысячи рублей, а он все оставляет себе! Правда-правда! Мне Павел рассказывал!
— Вздор! Павел ничего не смыслил в денежных делах.
— Нет не вздор! Павел заглядывал в ваш стол! Он видел ваши приходные книги!
— К черту Павла! Павел понятия не имел, как их читать, и видел лишь то, что хотел увидеть! Я годами сидел в долгах, каких ты и представить себе не способна! — Он поворачивается к Нечаеву. — Нелепейший разговор. Нет у меня для вас денег. И я считаю, что вам следует немедленно уйти отсюда.
Но Нечаев уже не спешит. Он даже улыбается.
— Разговор отнюдь не нелепый, — говорит он. — Напротив, весьма поучительный. Я давно питал подозрения насчет отцов, полагая, что истинный их грех, в котором они ни за что не признаются, это скупость. Они ничем не желают делиться. А уж с мошной своей не расстанутся, даже когда для того наступит подходящее время. Кошелек — вот самое важное для них, а что там после случится, их ничуть не заботит. Я не верил рассказам вашего пасынка, потому как слышал, что вы игрок, и считал игроков людьми к деньгам равнодушными. Впрочем, и у игры есть своя оборотная сторона, не так ли? Мне следовало подумать об этом. Вы, видимо, из тех, кто играет потому, что для них любой выигрыш мал, им всегда подавай больше.
Обвинение смехотворное. Он вспоминает об Ане, экономящей на всем, чтобы накормить и одеть их дитя. Вспоминает свои перелицованные воротнички, дыры на носках. Вспоминает письма, которые пишет год за годом, выпрашивая задатки, полные самоуничижения письма к Страхову, Краевскому, Любимову и в особенности к Стелловскому. Dostoievski l'avare — какая чушь! Пошарив в карманах, он вытаскивает последние свои рубли.
— Вот все, что у меня есть! — восклицает он, взмахивая ими перед носом Нечаева.
Нечаев холодно смотрит на протянутую в его сторону руку и вдруг одним стремительным движением выхватывает деньги, все, кроме одной монетки, которая падает на пол и закатывается под кровать, куда за нею ныряет Матрена.
Он пытается отобрать деньги и даже борется с молодым человеком. Но Нечаев без затруднений одолевает его, одновременно запихивая деньги в карман.
— Постойте… постойте… постойте… — пыхтит Нечаев. — В глубине вашего сердца, Федор Михайлович, в глубине сердца вы хотели отдать их мне, я уверен, ради вашего сына.
И он отступает на шаг, оправляя одежду, как бы желая выставить ее напоказ во всем великолепии.
Какой позер! Какой ханжа! Народная расправа, как бы не так! И все же он не в силах отрицать, что в душу его прокрадывается радость, радость знакомая, радость проигравшегося мужа. Разумеется, их нельзя не стыдиться — этих его приступов безрассудства. Разумеется, когда он возвращается домой без копейки в кармане и признается во всем жене, и, склоняя голову, выслушивает ее упреки, и клянется, что никогда больше не оступится, разумеется, он искренен в эти минуты. Но в глуби сердечной, там, куда Бог один способен заглянуть, за искренностью кроется знание, что прав все же он, а не жена. Деньги существуют для того, чтобы их тратить, а существует ли трата более чистая, чем игра?
Матрена стоит, протянув руку. На ладони ее одиноко лежит последний пятак. Она, похоже, не очень уверена в том, кому его следует отдать. Он подталкивает руку Матрены к Нечаеву.
— Отдай, ему они нужнее.
Нечаев опускает монету в карман.
И хорошо. Кончено. Теперь его черед изображать оставшуюся без гроша добродетель, нечаевский же черед, поникнув главой, выслушивать обличения. Вот только что он может ему сказать? Ничего, решительно ничего.
Да Нечаеву и ждать особенно некогда. Он свертывает синее платье в узел.
— Спрячь где-нибудь, — приказывает он Матрене, — только не в квартире, где-нибудь еще.
Он протягивает ей и шляпку с париком, заправляет в нарядные черные ботинки обшлага брюк, накидывает плащ, с отсутствующим выражением постукивает себя пальцами по голове.
— Слишком много потратил времени, — бормочет он. — У вас нет?..
И, подхватив со стула меховую шапку, Нечаев направляется к двери. Затем, словно вспомнив о чем-то важном, возвращается.
— А любопытный вы человек, Федор Михайлович. Будь у вас дочь, я бы, пожалуй, женился на ней. Редчайших качеств была бы девица, не сомневаюсь. Что же до пасынка вашего, то он вот совсем на вас не походил. Я не уверен, что вы вообще представляли, как вам с ним дальше быть. В нем не было — как бы это сказать? — необходимых задатков. Таково мое мнение, а там уж как вам будет угодно.