Осенние рассказы
Шрифт:
— Юрка, а ты?
— А я здесь все лето был, — Семечкин грустен. — Все разъехались, тихо стало, пусто. Вот, рисовать научился. — Он выдирает из тетрадки страничку, на ней явственно виден Сорокин и два удирающих мохнатых медведя. Они живые. И Вовка, и медведи, они бегут прямо на этой страничке.
— Здорово, — зевает Коля. А я открываю рот и не могу оправиться от удивления.
— Юрка, а что еще ты умеешь? Любовь Васильевну можешь нарисовать?
— Могу, — Юрка делает несколько движений карандашом и на чистой страничке стоит толстая
— Ну надо же, как ты это делаешь. Я уже сам ее забыл, а ты…
— Не знаю. Я просто вспоминаю, и оно само по себе получается.
— Юрка, поганец. Быстро домой, а то убью…
— Мне пора, — бледнеет Юрка. — Батя опять нажрался.
— Расселись тут — Юркин отец с трудом стоит на ногах.
— Хоть бы детей постыдился, — крестится старушка в платке.
— А, е… — отец сползает на скамейку. — Что вы все… — Начинает он, но теряет нить.
— Бать, пошли. Пошли, ну прошу тебя. Вставай.
— Сучонок. Ты слышишь, что я тебе говорю? Слышишь?
— Пошли, батя. Прошу тебя.
Выходные закончились. И я как-то сам сел на велосипед и поехал. Мимо кирпичных домов, мимо дома моей одноклассницы Гали Бабушкиной, в которую был слегка влюблен. Мимо дворца пионеров, дома Культуры, школы, горсовета, физтеха, книжного магазина, станции, рынка, кафе «Чародейка».
— Держи его! Уйдет!
Передо мной стояли сельские хулиганы из нашей школы, перешедшие уже в четвертый класс.
— Эй, ребята, вы чего.
— Городской, сволочь. А ну, иди сюда.
— Ребята, — я судорожно вспоминал содержание прочитанных книжек и беседы с мамой, наставлявшей меня о правилах хорошего тона. — За что?
— Сука. Отдавай велик.
Меня били ногами. Не то, чтобы очень сильно и по голове, больше по ребрам и как-то нерешительно, чтобы не покалечить, а напугать.
Нос мне, впрочем, разбили основательно. Домой я добрался с разорванными штанами, рыдающий и окровавленный.
— Господи, — газовая сварщица тетя Аня открыла мне дверь. — Надь, Надя, посмотри, что со внучком Татьяниным сделали. Кто тебя так?
— Хулиганы какие—то. И велосипед отобрали, который папа подарил.
— А какие хулиганы? Ты кого—нибудь знаешь?
— Нет, незнакомые. — соврал я.
— Господи, бандиты окаянные. Иди, умойся. Бабушка скоро придет.
В выходные приехал отец, и я рассказал ему о происшедшем.
— Не расстраивайся. Велосипед в крайнем случае купим новый. А Юру этого вашего жаль. Увидишь его, предложи сходить вместе на рыбалку.
Я выбежал во двор. Семечкин бродил между начинающими желтеть кустами, изредка ковыряя что-то ботинком.
— Юрка. — напрягся я. — Хочешь пойти со мной и отцом на рыбалку?
— Что? Правда?
— Правда. У нас лишняя удочка есть.
— Хочу.
— Привет, Юра, — сказал отец. — Ну пошли. Поможешь сумку нести?
— Да, конечно.
— Спасибо. Где у вас лучше всего червей копать?
— Смотря каких, — оживился Семечкин. — Если красных, то за станцией лежат гнилые бревна, их там полно. А если дождевых, то по дороге будет поле…
— А на каких рыба лучше берет?
— На красных.
— Тогда веди к вашим бревнам.
Мы нарыли целую консервную банку отборных червей и пришли к пруду. Вода по осени уже становилась темной, воздух был прозрачным, листва золотой. От земли поднимался аромат, за который я сейчас, почти четыре десятилетия спустя, отдал бы все, что у меня есть — запах перегноя, грибных шляпок, хвои, березовой коры.
Клев начался сразу же. Это было волшебством, я ходил на этот берег почти каждый день, и Юрка тоже, и батя его, и все одноклассники. Один— два бычка — вся наша добыча. В этот день клевали золотые рыбки—карасики. Мы не успевали забрасывать удочки в воду.
— Вы что, волшебник? — испуганно спросил Юрка.
— Нет, — зевнул отец. — На самом деле это ты показал, где червей брать. А давайте, ребята, пообедаем. У меня бутерброды, с колбасой, с сыром, хотите?
— Хотим.
— И лимонад тоже имеет место быть.
Лимонад щипал в горле, бутерброды были потрясающе вкусными, а карасей мы наловили столько, сколько я ни разу не ловил в жизни.
Над прудами собрались тучи, потемнело и начал накрапывать дождик.
— Ребята, айда домой.
Как же вкусно пахнет, когда первые капли дождя прибивают к земле осеннюю пыль. Мы бежали мимо башенки над заброшенной усадьбой, мимо сельского магазинчика, расположенного в бараках неприглядного вида. Около станции продавали соленые огурцы, но мы добежали до подъезда, скрипнула дверь, запахло плесенью и кошачьей мочой, но в этом сумраке было уютно. Тем более, что на улице разыгрался ливень.
— Юра, а говорят, ты умеешь рисовать? — спросил отец.
— Умею немножко.
— Ну нарисуй меня, например. Вот у меня ручка есть, и тетрадка.
— Ну, вы. Вот такой.
Это был отец. Юрка по наитию схватил выражение его лица, будто размышляющее над чем—то, едва уловимый взгляд…
— Юра — Отец нахмурился. — .Послушай меня. Ты будешь известным. Я тебе обещаю. Только держись. Помни о том, что у тебя дар. Ты должен учиться. Слышишь?
— Спасибо
— Юра! Ты где шляешься?
— Ой, маманя сердится. Я здесь!.
— Ну—ка домой, быстро!
— Юра, если что, дай знать. Ты должен учиться, у тебя талант, огромный. Это от Бога, как завещал Ленин, не знаю. Прошу тебя, держись. Если что я тебе помогу, беги к Сашке, вы же дружите.
— Спасибо. Мне пора, правда.
— Пойдем, — вздыхает отец. — Гениальный парень. Хорошие друзья у тебя. Молодец. А за велосипед не переживай.
Через пару дней Юрка постучал в мою дверь.
— Ты не обижайся, что я во дворе не гуляю. — прошептал он. — Батя не велит, ругается. Ты же знаешь, что с него взять.