Осенний мадригал
Шрифт:
— Что она ему ответила? — спросила гостья, нервно теребя ручку сумочки.
— Она сказала, что всегда мечтала именно о таком мужчине!
Дронго понравилось, как она смеется. И то, что она наконец убрала руки со своей сумочки и поправила прическу.
— Вы умеете сбить напряжение, — признала она. — Вы умело пользуетесь своими приемами. Я как психиатр это вынуждена признать.
— Я думал, вы заметите, что и у меня масса комплексов, — пробормотал Дронго. — У меня есть свои устоявшиеся принципы, которым я никогда не изменяю. Или почти никогда, — поправился он.
— И
— Боюсь, что вы меня не поняли. — Он чуть нахмурился. — Есть некие принципы, которые я просто пытаюсь соблюдать.
— И вы считаете правильным демонстрировать столь непоколебимую моральную стойкость? — Ирония в этом вопросе прозвучала слишком явно.
— Нет, — признался он, — нет, не считаю. Весь опыт моей жизни свидетельствует против. Человек должен быть счастлив, но при этом стараться не нарушать некие моральные заповеди. Если для счастья нужно перешагнуть через запрет «не убий» или «не укради», то подобное достижение цели лично у меня вызывает отвращение.
— У вас такое отношение ко всем библейским запретам? — поинтересовалась она. Насмешка снова блеснула в ее глазах.
— Нет, не ко всем. Иногда мне кажется, что грех прелюбодеяния — единственный грех, который может быть прощен. Иначе зачем Бог сотворил нас разными и вложил в наши души подобное вожделение? Ведь глупо разрешить встречаться мужчинам и женщинам и при этом накладывать на подобные встречи моральный запрет. Скорее это был запрет для древних иудейских племен, который потом плавно перешел к христианам и мусульманам. Кровосмешение и инцесты могли вызывать чудовищные наследственные болезни. Вожделение жены ближнего могло привести к междоусобицам внутри племени. В общем, все моральные нормы приводились в соответствие с прагматическими целями выживания племен. И даже разрешение многоженства соответствовало данным целям, хотя нарушало прежние моральные нормы.
— У меня такое ощущение, что вам нравится подобный схоластический спор, — поддела собеседника Эсмира. — Мне все больше кажется, что наш разговор похож на некое подобие игры, в которой каждый пытается набирать дополнительные очки. Вы, наверно, меня неправильно поняли: я пришла к вам за помощью! Я прошу, чтобы вы попытались вычислить возможного негодяя и постарались объяснить мне, как можно жить дальше, не имея конкретной цели. Мне кажется, такая проблема рано или поздно возникает у каждого человека после тридцати. Или мне только кажется, что вы можете помочь?
— Я постараюсь найти вашего телефонного хулигана. Что же касается советов… — вздохнул Дронго, — у меня тоже кризис среднего возраста. По большому счету я тоже не знаю, как мне жить и что мне делать дальше. Но стараюсь этого никому не показывать.
Она понимающе улыбнулась.
— Мне почему-то хочется вам поверить. Неужели вы тоже подвержены приступам меланхолии?
— Еще как, — пробормотал он, — только мне некуда обратиться, разве что к психиатрам…
Она оценила его пассаж и закусила нижнюю губу.
— Знаете, о чем я думаю все последние минуты? — неожиданно
— У вас странная мораль, господин Дронго, — сказала она, глядя ему в глаза, — вы считаете, что можно разделять поведение и собственные принципы. Что существует внутренняя и зарубежная мораль. Вам не кажется, что вы непоследовательны?
— Нет. В Марбелье или в Ницце я необязательно должен знать семью женщины, которая мне может понравиться…
— Может? — спросила она, поднимая брови.
— Нравится, — поправился он, чувствуя, как дергается правая щека.
— В таком случае мы в одинаковом положении, — негромко сказала она, снова берясь за сумочку.
Он молчал. И без того было сказано слишком много. Она поднялась. Он сразу вскочил, словно опасаясь, что она выбежит из кабинета не попрощавшись.
— Когда вы можете к нам приехать? — спросила Эсмира.
— Когда вы разрешите? — ответил он вопросом на вопрос.
— Завтра, вы сможете приехать завтра?
— Конечно. Завтра в три часа дня я буду у вас. Где находится ваша дача? Или вы остаетесь в городе?
— Нет, на даче. Сейчас тепло, мы еще не переехали. Живем на даче.
— Напишите мне ваши телефоны дома и на даче. Прежние и нынешние, — деловито предложил он. — И, если можно, адреса.
Она кивнула и подошла к столу, взяв лист бумаги.
— Вы можете вспомнить числа, когда вам звонили? И хотя бы приблизительное время? — поинтересовался Дронго.
Она кивнула головой, продолжая писать. Стул стоял рядом, но он ей не понадобился. Закончив писать, она взглянула на Дронго. Глаза у нее стали немного добрее.
— Спасибо, — кивнула она, — я не думала, что вы захотите мне помочь. Что касается вашего гонорара…
— Я его уже начал получать, — перебил свою гостью Дронго.
— Что? — не поняла она. — Как это — получать?
— Наше общение будет мне лучшим гонораром, — ответил с полуулыбкой Дронго, — а на большее я не рассчитываю.
Она отодвинула лист бумаги и, повернувшись, пошла к выходу. Затем остановилась и мягко улыбнулась:
— Я буду вас ждать. Завтра днем. Постарайтесь не опаздывать.
Он протянул руку и взял ее ладонь. Ладонь была узкой, изящной. От неожиданности она сжала пальцы в кулак. Он поцеловал ее руку и поклонился на прощание.
Когда женщина ушла, он вернулся в кресло и уселся, закрыв глаза. Вошедший секретарь осторожно забрала пустые чашки. И пошла к выходу. Не открывая глаз, Дронго спросил:
— Надеюсь, что к нам не ломятся посетители?
— Нет, больше никого нет. Сегодня никого нет, — уточнила она.
Он удовлетворенно кивнул, не открывая глаз. Странно, но он совершенно не представляет, как следует вести себя в подобных ситуациях. Странно, что вообще с ним часто происходят подобные истории. Он вспомнил молодую женщину в небольшом американском городке, которая вошла в кинотеатр с безумным выражением лица — явно в поисках мужчины, словно пытаясь найти некую энергию для собственного существования.