Осенний мост

Мацуока Такаси

Если бы в этот момент Эмилия не бросилась между мужчинами, несомненно, драка разразилась бы прямо тут. К счастью, они оба сохранили еще достаточно здравомыслия, чтобы остановиться прежде, чем налетели на нее.

Мне за вас стыдно, — сказала Эмилия, неодобрительно посмотрев сперва на одного, затем на другого. — Вы христиане и джентльмены, и должны были бы служить примером для здешних жителей. А вместо этого вы ведете себя, словно дикари, в худшей их манере.

Я, несомненно, имею право ответить на намеренно нанесенное оскорбление, — заявил Роберт, гневно глядя на Чарльза, который, в свой черед, продолжал сверлить его взглядом.

Если

правда — это оскорбление, то вам, быть может, стоило бы задуматься о тех отвратительных деяниях, которые заставляют говорить об этой правде, — не остался в долгу Чарльз.

Что может быть отвратительнее рабства? — спросил Роберт. — Мы правильно сделали, что положили ему конец, вместе с вашим сопротивлением.

Чарльз презрительно рассмеялся.

Можно подумать, вам есть дело до судьбы хоть какого-нибудь негра! Это не причина, а всего лишь лживые оправдания!

Если вы немедленно не прекратите этот спор, я буду вынуждена просить вас обоих удалиться! — заявила Эмилия. — А если я узнаю, что вы совершили друг над другом какое-либо насилие, я не сочту более возможным встречаться с вами. Никогда.

Судя по виду Роберта Фаррингтона и Чарльза Смита, они готовы были убить друг друга на месте, и, несомненно, эта готовность сохранится в обозримом будущем. Впрочем, Эмилия была уверена, что они этого все же не сделают, потому что ссора их была порождена не политикой вообще, и даже не последней войной в частности. Во-первых, хоть семья Чарльза и происходила из Джорджии, его предки уехали оттуда несколько поколений назад. Сам Чарльз родился в Гонолулу, в Гавайском королевстве, как и его родители. Он должен был со временем унаследовать плантацию сахарного тростника и ранчо, где разводили крупный рогатый скот — но он никогда не бывал в Джорджии. Более того, Эмилия знала из предыдущих бесед, что Чарльз сам был ярым аболиционистом и вносил значительные суммы в их поддержку. Нет, если говорить начистоту, гнев молодых людей был порожден тем, что оба они стремились завоевать руку Эмилии.

Отчего, интересно, мужчины думают, будто могут завоевать сердце женщины, демонстрируя смертоносную ярость? Такое впечатление, будто в груди даже самых цивилизованных лиц мужского пола таится что-то от первобытных времен, и эта древняя память постоянно готова воскреснуть. Воистину, без облагораживающего влияния женщин даже лучшим мужчинам христианстого мира — а Роберт Фаррингтон и Чарльз Смит, несомненно, принадлежат к их числу, — грозит опасность снова скатиться к варварству. Что касается Эмилии, она недвусмысленно дала им понять, что всякое применение насилия, пусть даже оно не будет носить фатального характера, — немедленно лишит того, кто к нему прибегнет, малейшей надежды на внимание с ее стороны.

Решить, чье же предложение принять, было весьма нелегко, но Эмилия была полна решимости вскорости дать согласие либо одному, либо другому. И причина этой поспешности была той же самой, из-за которой Эмилия прежде не желала даже и думать ни о каких предложениях. Любовь. Любовь глубокая и нерушимая. Но, к несчастью, любовь эта не была обращена ни на одного из двух джентльменов, добивающихся ее руки.

Когда они ушли — по настоянию Эмилии, с интервалом в пятнадцать минут, — Эмилия вновь вернулась к своим трудам, переводу «Судзумэ-но-кумо» — или, по-английски, «Воробьиной тучи», — тайных свитков, в которых были записаны история и пророчества предков князя Гэндзи, клана Окумити, правителей княжества Акаока.

На столе у Эмилии лежала красная роза; после весеннего равноденствия каждое утро на ее столе появлялась новая роза. Роза того сорта, который в клане Гэндзи именовали «Американской красавицей». Неожиданное наименование для цветка, растущего лишь во внутреннем саду замка «Воробьиная туча». Эмилия осторожно коснулась нежных лепестков губами. Ради любви она выйдет замуж за Роберта или Чарльза, хотя не любит ни того, ни другого. Она поставила розу в маленькую вазу, которую специально для этого держала под рукой, а вазу поставила на стол.

Сегодня она собиралась начать трудиться над новым свитком. Поскольку свитки не были пронумерованы и вообще никак не были помечены, иногда получалось, что Эмилия успевала проработать изрядную часть свитка, прежде чем понимала, о каком историческом периоде идет речь. То, что первый свиток, который она перевела еще шесть лет назад, был написан в 1291 году, было чистой случайностью. Второй датировался 1641 годом, а третий — 1436-м. Если же два хронологически близких свитка и оказывались рядом, то это явно происходило непреднамеренно. Гэндзи сказал, что так получалось из-за того, что каждый последующий князь, читавший семейную историю, перечитывал одни свитки чаще других, и потому, если изначально в них и наблюдался какой-то порядок, с годами они был безвозвратно утрачен. Поначалу отсутствие последовательности докучало Эмилии. Но вскоре она поймала себя на том, что подобная непредсказуемость завораживает ее. Это было все равно что разворачивать рождественский подарок и всякий раз получать приятный сюрприз.

Это чувство особенно усиливалось, когда ей предстояло — вот как сегодня, — не просто начать новый свиток, а вскрыть новый сундучок. Беспорядочность клановой истории вполне соотносилась с манерой хранения. Многочисленные свитки, относящиеся к разным десятилетиям и векам, лежали в сундучках самого разного размера и вида. Поскольку последовательность все равно отсутствовала, то всякий раз, когда наступало время открыть новый сундучок, Эмилия принималась разглядывать ящички, сложенные в углу ее кабинета. И, как обычно, делала выбор, руководствуясь собственными капризами.

Какой же взять — большой или поменьше? Вон тот, явно достаточно старый, или поновее? Или тот — европейский, старомодный, закрывающийся на ржавую железную задвижку? Или тот изящный чернолаковый овал из Китая? Или ящичек из благоуханного сандалового дерева, корейской работы? Но едва лишь взгляд Эмилии упал на странный ящик, обтянутый кожей, она поняла, что любопытство не позволит ей взяться ни за что иное. На крышке сундучка красовался рисунок; он уже потускнел, но краски еще были различимы. Красный дракон, парящий над синими пиками гор. Эмилия уже достаточно изучила искусство Восточной Азии, чтобы угадывать происхождение большинства встречающихся ей изделий. Но понять, в какой стране изготовили этот предмет, она не могла.

Крышка была запечатана воском; точнее сказать, воск покрывал всю поверхность сундучка. Мелкие обломки воска свидетельствовали, что сундучок открывали совсем недавно, и это было несколько странно. Гэндзи говорил ей, что каждый князь Акаоки обязан прочесть семейную историю сразу же после того, как приходит к власти, так что, конечно же, сундучок должны были открыть уже давно. Наверное, Гэндзи запечатал его, после того, как прочитал, а потом открыл снова, прежде чем передать Эмилии. Надо будет потом его спросить.