Осенний мост
Шрифт:
И где же теперь твой знаменитый дар предвидения, лжепророчица? — спросил Го. — Видишь ли ты приближающуюся смерть?
Это конец, — сказала Сидзукэ.
Да, и конец зародился в самом начале. Не нужно быть пророчицей, чтобы видеть это.
И начало зародится из конца, — сказала Сидзукэ.
Не тешь себя беспочвенными надеждами, ведьма. — Го указал острием меча на ее разбухший живот. — Ребенок умрет первым.
Он сделал выпад, метя ей в живот. Сидзукэ попыталась отразить удар. Это был первый финт Го, и он оказался достаточно эффективен. Го знал, что она будет прежде всего защищать нерожденного ребенка. И когда она попыталась это сделать, он превратил удар в рубящий и перевел его в горло. За миг до того, как лезвие коснулось ее, Сидзукэ сумела отдернуть голову. И хорошо, потому что иначе меч взрезал бы не только кожу, но и ее яремную вену.
Го улыбнулся.
Я сожгу твое тело и выброшу пепел в мусорную яму. Твою голову я положу в железный ларец, налью внутрь щелока и брошу его в болота к северу от озера Белые Камни. На этот раз ты уже не вернешься к жизни.
Глупец, от начала и до конца, — сказала Сидзукэ. Она не обращала внимания на кровь, текущую из ее шеи. — Слепец, закрывающий глаза на правду, неспособный увидеть судьбу, что поджидает его.
Го сместился вправо.
Сидзукэ развернула лезвие нагинаты, словно собираясь встретить его, а когда он сместился влево, с силой ударила его под колени древком. Го упал. Сидзукэ полоснула его по бедру и нанесла рану. Но Го в этот момент уже двигался, и рана оказалась примерно такой же, как и та, которую получила она — то есть, несерьезной. В следующее мгновение он уже снова был на ногах.
За спиной у Сидзукэ раздался какой-то звук. Она повернулась и увидела, как один из людей Го лезет в окно. Он взобрался по стене башни. Прежде, чем Сидзукэ успела снова сосредоточить внимание на Го, тот опять нанес удар. Его клинок погрузился в левое плечо Сидзукэ. Она почувствовала, как мышцы и сухожилия отделяются от кости. Острие ее нагинаты опустилось. Сидзукэ понадобились все ее силы, чтобы поднять ее снова, уже одной только правой рукой.
Что, ведьма, этого ты не предвидела?
Сидзукэ отступила от Го и его человека. Она не могла отступить слишком далеко — тогда стена помешала бы ей управляться с нагинатой. Но даже если не принимать в расчет стену, недействующую левую руку и силы, утекающие вместе с кровью, — если она примется защищаться от одного из них, то тут же сделается уязвимой для другого.
Сидзукэ взглянула Го в глаза, стараясь, чтобы ее взгляд был как можно более твердым.
Твоя внучка будет молиться, чтобы твоей душе был дарован покой, — сказала она.
Го на мгновение застыл под ее пристальным взглядом. Его человек, потрясенный словами Сидзукэ, тоже остановился, переводя взгляд то на нее, то не Го. Сидзукэ ударила его под подбородок восходящим движением копья и развалила его лицо надвое. Коротко вскрикнув, он упал. Но ее взгляд не сумел удержать Го достаточно надолго. Он напал на Сидзукэ прежде, чем она завершила атаку. Она почувствовала, как меч полоснул ее по спине, и ребра раскрылись противоестественным образом.
Сидзукэ упала на колени. Ей уже не суждено было подняться. Она услышала, что в комнате пошел дождь. Это капли ее крови падали на пол.
Лезвие нагинаты лежало на полу. У Сидзукэ не было сил поднять копье, таким тяжелым оно сделалось. Только древко, упирающееся в грудь, не давало ей упасть.
Го шагнул к Сидзукэ, занося меч для последнего удара.
Нет!
Пока Го поворачивался, чтобы отбить атаку Аямэ, ее нагината рассекла его подмышку. За Аямэ стоял Чиаки, сын Го, с окровавленным мечом в руках.
Отец! Что ты делаешь?!
Не лезь! — приказал Го и снова повернулся к Сидзукэ.
Умри!
Его меч начал рушиться на ее шею.
И внезапно остановился.
Меч Чиаки вошел в спину Го и вышел из груди. Кровь плеснула на пол, Сидзукэ и стену за нею.
Чиаки выдернул меч из тела отца, который уже был мертв, хоть еще и продолжал стоять, и на продолжении того же движения снес ему голову.
Предатель!
Чиаки схватил голову и с яростью швырнул в ближайшее окно.
Предатель! — выкрикнул он снова.
Госпожа моя! — Аямэ подхватила падающую Сидзукэ. Обе они были в крови. — Госпожа!
В комнату влетели несколько вассалов Чиаки.
Господин Чиаки, предатели отступили. Но это ненадолго.
Чиаки, плача, опустился на колени рядом с Сидзукэ и Аямэ.
Моя госпожа, — произнес он. — Сидзукэ…
Его слова были почти неразличимы из-за рыданий.
Это придется сделать тебе, — сказала Сидзукэ, обращаясь к Аямэ. — У меня не осталось сил.
Нет! — возразила Аямэ. — Вы справитесь, госпожа. Вы должны!
Аямэ, оставайся мужественной, какой была всегда. Если ты мне не поможешь, мы с Сен умрем обе.
Сидзукэ вынула нож из-за пояса и вложила в руку подруги.
Плечи Аямэ задрожали, взгляд поплыл, а тело обмякло. Но она не упала.
Вам и всем прочим придется покинуть комнату, — сказала она Чиаки. — Мужчинам не следует присутствовать при родах.
В обычных обстоятельствах — да, но вы же не сможете проделать это в одиночку.
Смогу. Я должна.
Делайте, как она говорит, — сказала Сидзукэ. Ей было тяжело дышать. Скоро, очень скоро она уже не сможет сделать очередной вдох.
Она услышала, как самураи отозвались:
Да, госпожа Сидзукэ. Слушаем и повинуемся.
Аямэ извлекла нож из ножен.
Сидзукэ не чувствовала ни того, как Аямэ распахнула ее кимоно и нижнее платье, ни как нож вошел в ее живот, ни как кровь хлынула новым потоком, ни как ее дочь покинула ее чрево и вышла в мир. У нее оставалось лишь зрение — но перед глазами все плыло, — и слух, — но звуки доносились словно бы издалека. Все прочие чувства ее уже покинули.
Она услышала первый крик новорожденной. Даже с расстояния ей было видно, что девочка сильная и энергичная. Сидзукэ улыбнулась.
Госпожа моя, вот ваша дочь.
Аямэ положила что-то ей на грудь и придержала. Что-то было теплым, оно шевелилось, оно кричало и было очень тяжелым.
Сидзукэ ощутила ритм, который не принадлежал ей — настойчивый, неясный, напоминающий дрожь земли, что возвещает о неминуемо приближающемся землетрясении.
Это колотилось новое сердце.
Руки уже не слушались Сидзукэ. Потому она не обняла свою дочь, ни в первый, ни в последний раз. Ей казалось, будто она чувствует тепло, исходящее от крохотного тельца, но она знала, что это всего лишь игра ее воображения. Ее тело лишилось способности что-либо ощущать.