Осенний призрак
Шрифт:
«Он смотрит куда-то в воздух, — замечает про себя Малин, — словно между мною и им кто-то стоит».
Вдруг она понимает, кого видит этот человек.
— Он здесь, — говорит она. — И он хочет, чтобы ты остался.
И Андерс Дальстрём успокаивается, перестает дрожать, будто фильм о его жизни внезапно закончился. Рот его беззвучно шевелится, а палец все еще давит на спуск.
Вечерний полумрак за его спиной сгустился до непроницаемой темноты.
Андреас, ты там?
Чье это лицо мелькает
Что ты говоришь?
«Андерс, это я и в то же время не я, — говорит голос. — Слушай меня и больше никого. Я хочу, чтобы ты остался, ты еще не готов. Змееныши исчезнут, я обещаю. Может быть, твою жизнь не назовешь ни легкой, ни завидной, но она твоя. Ты видишь мое лицо. Да, это я, ты узнал меня? Убери же свое ружье, иначе я опять пропаду».
Это ты, Андреас? Ты просишь меня не делать этого?
Как же я могу тебя не послушать.
Не делай этого.
Газонокосилки наконец смолкли, больше за мной никто не гонится.
А когда-нибудь ко мне вернется любовь, та, которую я искал и от которой бежал.
Не делай этого.
Ради меня, ради Катарины, ради всех нас.
Малин Форс видит, как Андерс Дальстрём вынимает ружье изо рта и резким рывком бросает его на землю, а потом поднимает руки и смотрит ей в глаза.
«Кого ты видишь? — мысленно спрашивает его Малин. — Меня или кого-то другого?»
Она направляет на него пистолет.
Воротник ее куртки расстегнут, и дождь струйками стекает по спине.
Сзади она слышит шаги. Двое полицейских в форме подходят к улыбающемуся Андерсу Дальстрёму и заводят ему за спину руки.
Она чувствует чью-то ладонь на своем плече.
— Ты сумасшедшая, Форс, — раздается голос Харри. — Совершенно сумасшедшая.
Эпилог
Линчёпинг, Севшё, ноябрь
Тот, кто умеет смотреть и слушать, услышит и увидит нас.
Мы — мальчики, жертвы времени, летающие над вами.
Мы везде и нигде.
Йерри, Андреас и Фредрик.
Теперь наши голоса слились в один, мы — хор, но наши песни до вас не доходят.
Человек в тюремной камере одинок. Он ожидает суда, на котором ему вынесут приговор.
В то же время он никогда больше не будет таким одиноким, как раньше, потому что обрел самого себя. Он знает теперь, кто он и почему сделал то, что сделал.
Даже
Но в мире так много странного.
И так мало способных слышать и видеть.
И так мало умеющих верить.
Малин озирается по сторонам. Везде чувствуется атмосфера казенного дома: и в комнате, и во дворе, окружающем здание реабилитационного центра для больных алкоголизмом.
Ей предстоит провести здесь шесть недель. Свен Шёман был непреклонен.
— Я отстраняю тебя от службы. Ты берешь больничный и отправляешься на лечение в реабилитационный центр.
С этими словами он выложил на стол несколько брошюр с отвратительными фотографиями, напоминающими рекламу домов отдыха.
Желтые больничные корпуса и аккуратное белое здание постройки рубежа девятнадцатого-двадцатого веков в окружении зеленеющих берез.
За окном стояла поздняя осень, шел дождь со снегом.
— Я поеду.
— У тебя нет другого выхода, если хочешь работать в полиции.
Малин позвонила Янне, рассказала ему о предложении комиссара и о том, что она собирается предпринять. Он нисколько не удивился, вероятно, они со Свеном давно уже обо всем договорились.
— Ты ведь понимаешь, что проблему надо решать?
— Да.
— Ты больна.
— Я знаю, что не справлюсь сама и что я должна…
— Ты должна бросить пить. Ни капли больше, Малин.
Янне разрешил ей встретиться с Туве. Они перекусили в кафе в Торнбю, потом съездили в магазин «Н&М» и накупили одежды. В кафе Малин попросила у дочери прощения, сказала, что в последние месяцы плохо себя чувствовала и скоро поедет лечиться. Впрочем, Туве обо всем уже знала.
— Это так серьезно?
— Все могло быть гораздо хуже.
Малин хотелось плакать, но она крепилась, видя, как сдерживается Туве. Или она действительно не так чувствительна, как мать?
Перед Малин сидела взрослая девушка, такая знакомая и в то же время чужая, и обе они старались не показывать друг другу своих слез. Разве так ведут себя мать и дочь наедине друг с другом?
— Так будет лучше, мама, — говорила Туве. — Тебе нужна помощь.
Разве так говорят пятнадцатилетние подростки?
— Все будет хорошо, крепись.
В глазах у Туве мелькнула тревога. Такой взгляд бывает у родителей, вынужденных на время расстаться со своим ребенком.
— Я вернусь к Рождеству.
Отвратительное место.
Малин участвует в групповых семинарах на тему «Почему мы хотим выпить».
А иногда доктора организуют индивидуальные беседы, во время которых легче всего просто замкнуться в себе.
Признайся, что ты алкоголичка.
Они могут пристыдить так, что хочется вывернуться наизнанку.