Осенняя рапсодия
Шрифт:
– Ой, как загадочно! – с размаху плюхнулась на диван дочь, на то самое место, откуда так поспешно выкарабкивался десять минут назад ее отец. – У тебя такой вид, будто ты сейчас сообщишь мне страшную семейную тайну. Наш папа получил поместье в наследство? В предместьях Лондона, да? От бабушкиной родни? Которая голубых кровей?
– Нет, Машенька. Наш папа ушел.
– Куда ушел? – оторопело распахнула на нее глаза Машка.
– Совсем ушел. К другой женщине. Это произошло десять минут назад, я ж не знала, что ты дома…
– А то бы что? Позвала бы меня
– Нет. Не позвала бы. Зачем? Пусть идет. Ты только не воспринимай все слишком болезненно, Маш… Я понимаю, какая это для тебя травма, я сама была когда-то на твоем месте. Я тогда, помню, в депрессию долгую впала. Поэтому я тебя прошу – отнесись по возможности спокойно. Как получится. А, Маш?
– Да ладно… Чего ты меня уламываешь, как маленькую? Неприятно, конечно, но не смертельно же. А что за тетка, которая его увела? Ты ее знаешь?
– Да. Знаю. Это не тетка, это молодая девчонка. Довольно симпатичная. И беременная.
– От отца?!
– Ну да… Так надо полагать…
– Ух ты-ы-ы-ы… Вот это папочка, вот это выдал номерок… Значит, у меня скоро братец появится? Или сестричка? Ух ты-ы-ы-ы…
– Машк, ты чего? Ты… и впрямь рада, что ли? – удивленно уставилась на нее Марина. – Или прикалываешься?
– Да ничего я не прикалываюсь! Не каждый же день у людей сестры-братья рождаются! Нет, мне, конечно, папу жалко, и без обид я не обойдусь, и наверняка в подушку поплачу… Ой, да все так делают, мам! Все обижа ются, все плачут, а потом ничего, отходят, и встречаются, и дружат… В конце концов, мне же не пять лет, чтобы меня папочка по воскресеньям за ручку в зоопарк водил! Я, пожалуй, даже и гнобить его дочерними страданиями не буду. Раз такое дело.
– Ой, что-то я не верю тебе, дочь… – тяжело вздохнула Марина, покачав головой. – Храбришься, да? Вот я, помню, когда отец от нас уходил…
– Мам… Перестань, а? Ну что ты мне свои детские страдания все время в пример суешь? В ваши времена были одни комплексы, в наши – уже другие! Да сейчас каждый первый ребенок родительский развод рано или поздно переживает! Ну что ты ревешь, мам?
– Я не реву… Мне просто… Я хотела тебе сказать…
– Нет, ревешь! Я же вижу, какое у тебя лицо! Для тебя отцовский уход – горе, да? Коварное предательство? Досадуешь, что не удержала, костьми не легла?
– Не говори так со мной, Машка! Никакое для меня это не горе, давно уже. Пусть идет. Я его отпустила. Не в этом дело…
– А в чем?
– Да ни в чем…
– Мам, ты чего? А ну, раскалывайся! Я же вижу, что у тебя слезы изнутри уже горой вспухли. Что случилось, мам?
Марина ей не смогла ничего ответить, только рукой махнула. Со страшной силой потянуло к окну, и она встала, оторвавшись от теплого Машкиного бока, и рванула к нему так, будто хотела выброситься на голый асфальт незамедлительно. Покончить жизнь самоубийством. Хотя не получилось бы, наверное, – третий этаж все-таки. Да еще и низкий.
Илья сидел на скамейке. В прежней своей, почти роденовской позе мыслителя – слегка согнувшись и уперев локоть в колено. Марина всхлипнула отчаянно
– Мамочка, да ты чего? – заполошно кинулась к ней с объятиями Машка. – Что случилось, мамочка? На кого ты там смотришь? На парня этого? Он кто, мам? Почему ты так плачешь?
– Он… Он… Ой, я люблю его, Машка… Я дура, я старая, мне нельзя, но я люблю его…
– Во дела… – моргнула девчонка удивленно. – Почему ты дура-то, мам? Это ж здорово, что ты кого-то любишь! А он кто, мам?
– Он… Он никто, Маш. Глупости все это, – с силой вдохнула в себя огромную порцию воздуха Марина, делая попытку успокоиться. – Он младше меня на десять лет…
– Ну и что? Не поняла…
– Да что тут понимать, дочь? Говорю же – он мальчишка совсем!
– Мам, а он тебя тоже любит, да?
– Любит. Видишь, сидит! Он из-за меня в Австралию не уехал…
– Ну? В чем тут трагедия-то, я не врубаюсь никак? Ты его любишь, он тебя любит… Чего еще надо? Дождаться, когда кто-нибудь плюнет-поцелует, что ли? К сердцу прижмет, к черту пошлет? Иди к нему, мам! Он же ждет!
– Маш… Я же объясняю тебе! Ему двадцать семь лет всего! Он скорее тебе в женихи годится!
– Еще чего! На фиг он мне в женихи сдался, мам? Ты вообще-то учти на будущее, я со своими женихами сама разбираться буду! Или ты опять в свои комплексы головой ударилась? Чтоб все у тебя по правилам было? Женщина должна быть младше мужчины, женщина должна быть хорошей хозяйкой, терпеливой невесткой, потом дисциплинированной служащей – это уж обязательно! – плюс еще прекрасной кухаркой, домашней горничной… Что за ерунда, мам?
– Ну знаешь ли… Не нами эти общечеловеческие правила придуманы…
– А кем они придуманы?
– Маш, чего ты хочешь от меня? Видишь, я и без того кое-как держусь, а ты меня мучаешь…
– Да не мучаю я тебя, мамочка. Я хочу, чтоб ты счастлива была. Просто тупо счастлива, понимаешь?
– В смысле – тупо?
– Ну, не тупо… Просто счастлива…
– И что ты мне предлагаешь? Сюда этого парня привести? Семью с ним строить?
– Ой, боже, какие мы пафосные! Нам на любовь наплевать, она нам мешает правильную семью строить! Достойную ячейку общества! – насмешливо проговорила Машка, всплеснув по-бабьи руками.
– Да что ты в этом вообще понимаешь? Мала еще, чтобы рассуждать на эту тему! И дай бог тебе когда-нибудь правильную семью построить! И дай бог удержать! А если все время чувствам поддаваться…
– Во-во! Удержать! Это ты сейчас хорошо сказала, просто классика мещанства – удержать! – в запальчивости проговорила Машка, повернув к матери сердитое лицо.
Марина вдруг поймала себя на мысли, что оно совсем уже и не детское, это лицо. Ровное, гладкое, с приятным румянцем на смуглых щеках, но далеко не девчачье. Лицо молодой женщины – насмешливой умницы, в меру циничной и без ложной скромности рассудительной. От этого открытия она немного оробела даже, потеряла нить разговора. Стояла, чуть приоткрыв рот, слушала, что ей говорит в одну секунду повзрослевшая дочь.