Ошибка Оноре де Бальзака
Шрифт:
…Вечернее солнце пламенело в узеньких окошечках корчмы, поскрипывал под ударами ветра покосившийся забор, и сытые кони, запряженные в темный, запыленный рыдван, беспокойно прядали ушами. Куры, гуси, индюки копошились под ногами у лошадей, выклевывая из пыли овсяные зерна. Дверь в корчму была отворена, и сам хозяин «Золотого петуха», старик Лейбко, смотрел из-под обтрепанного широкого козырька фуражки на тракт. Время от времени он переводил взгляд на лошадей, которые все что-то беспокоились и храпели, роя землю коваными копытами. Домашняя птица, проворно избегая ударов копыт, старательно разыскивала корм. Старый корчмарь угрожающе замахнулся на лошадей и снова устремил глаза вдаль, словно ждал чьего-то появления на дороге. Впрочем, мысли его блуждали далеко за горизонтом, в холодных пустынных
На дороге никто не появлялся. Было тихо и по-осеннему пустынно. Гальперин, который, верно, уже спит в комнате позади стойки, приказал Лейбку быть начеку и сразу же предупредить, как только к корчме подъедет почтовая карета. Банкир приехал из Бердичева еще утром, и кто знает, сколько времени он здесь проторчит. Прежде всего, он еще с порога осыпал корчмаря упреками: почему за последний месяц такая маленькая прибыль? Если так пойдет дальше, зачем ему корчма? Придется ее продать. Лейбко, услышав такие речи, задрожал. Господи! Куда же он денется с дочкой? У него засосало под сердцем, и не было сил вымолвить хоть слово в свою защиту, хоть как-нибудь возразить господину Гальперину.
— У банкирской конторы «Гальперин и сын» нет лишних денег, дорогой Лейбко, чтобы держать на своей шее корчму, если она приносит столько же барыша, сколько дает молока старый козел, которого ты видишь возле пожарного сарая, когда приезжаешь ко мне в Бердичев. Может быть, ты уже забыл, как выглядит этот козел? Не мудрено — давненько ты не привозил в мою контору аренду, пан Лейбко.
Гальперин мог для издевки называть Лейбка паном, он имел право небрежно разговаривать с Лейбком, он был могуч, у него прорва денег, он за руку здоровался с именитыми дворянами и обучал сына немецкому языку. Не один Лейбко барахтался в его мошне. И старый корчмарь сносил все — и окрики, и угрозы, и презрение, лишь бы господин Гальперин не осуществил своих страшных намерений и не выбросил бы Лейбка на улицу. Когда-то, — ах, как давно это было! — «Золотой петух» принадлежал ему самому, а что теперь осталось от этого?.. Не одного Лейбка с его корчмой проглотил, не подавившись, Гальперин с тех пор, как превратился из простого фактора в банкира, как любил он называть себя. Лейбко согласился бы называть его хоть Люцифером, хоть ангелом, лишь бы только все обошлось мирно и тихо. А где взять деньги, чтобы выплатить аренду? Нищие, странники, обездоленные неудачники, искатели счастья, чумаки разнесчастные, — где ж им взять денег? Обходит счастье «Золотого петуха», обходит стороной.
Старый корчмарь готов простоять здесь, на пороге, день и ночь, лишь бы только угомонился этот скряга Гальперин, чтоб ему вечно не просыпаться! Лейбко посторожит его сон.
Опершись плечом на дверной косяк, следит Лейбко глазами, как осень сжигает на медленном огне листья лип, как ветер срывает их беспощадной рукой и кидает на дорогу, где если не укатятся они в степь, то сотрут их в пыль колеса либо растопчут копытами лошади, да и в степи сгниют они, истлеют. Жаль Лейбку осенние листья, жаль себя, а более всего жаль Нехаму, единственную дочку, отраду и утеху его старости.
Если за горизонтом не льды, то, верно, море, — Лейбко думает об этом вскользь, это его мало трогает, ему суждено прожить свой век здесь, среди степи, в корчме, если не вздумается Гальперину выгнать его отсюда. Ибо вот уже год, как все корчмы вдоль гетманского тракта стали собственностью бердичевского банкира. А Лейбко у него верный слуга, вроде цепного пса… Но и хороший хозяин не больно-то любит старую собаку.
Лейбко осторожно, чтобы не нашуметь, затворяет за собой дверь и спускается с крыльца. Он проверяет, хорошо ли привязаны лошади господина Гальперина, потом неторопливо обходит всю усадьбу, заглядывает в хлев, где мирно делят жилье конь и корова. Ленивый старый пес сонно плетется за ним, припадая на передние лапы.
За корчмой и амбаром вишневый сад. Ветер клонит обнаженные ветви. Сухо и резко шелестит под
Осень — это старость. Пусть клонит ветер молодые вишни. Пусть забавляется вишневыми ветвями. Давно собраны спелые ягоды, давно ссыпаны они в бутыли и бродят в подвалах в собственном горячем соку, настаиваются до того, чтобы от напитка захватывало дух, чтобы в горле щемило и мысли становились веселыми, легкокрылыми. Как вишневая наливка, крепка настоянная на степных ветрах жизнь Лейбка. Он ходит по саду, окидывая взглядом каждое дерево, каждую тропку, снова заглядывает в амбар и возвращается в корчму. Нечипор проснулся; опершись на возок, он набивает трубку и покрикивает на неспокойных коней.
На севере уже полнеба затянуто тяжелой свинцовой тучей. Ветер залегает, падает ниц на целину, кружит в травах и вздымает над гетманским трактом сизую завесу пыли. Лейбко скрывается в корчме.
Нечипор высек огонь, попыхивает трубкой и тревожно поглядывает на небо. Насторожив уши, лошади внимают степной тревоге. С севера, сея испуганный клекот, движется черными клочьями воронье. Солнце проваливается за горизонтом, а туча растет, и вот уже небо покрыто черной завесой, и тут внезапно, ветер, точно сорвавшись с тысячи цепей, взмывает с земли, устремляется в небо, посылая туда, к облакам, в седую высь, столбы едкой степной пыли. Лошади бешено рвут повода. Нечипор выскакивает вперед и утихомиривает их кнутом. Он заводит лошадей во двор, ставит рыдван под соломенный навес. И когда, привязав лошадей, Нечипор бежит в корчму, частые дождевые струи уже хлещут землю.
Войдя в дом, Нечипор стряхивает с шапки дождевые капли и садится на лавку под окном. У окна, прижавшись лбом к стеклу, стоит Лейбко. Он видит: между липами нет уже дороги, там кипит быстрина, унося желтые палые листья. Корчмарь обращается мысленно к богу, и пересохшие губы нашептывают слова, какие произносил отец Лейбка подле этого же оконца много лет назад, в такой же осенний ливень.
— Нехама, — робко зовет Нечипор, — дала бы чего нибудь погреться…
Нехама сидит за стойкой, опустив голову на скрещенные руки, она слушает, как шумит осенний дождь. Слова Нечипора долетают до нее точно из другого мира, ей не хочется пошевельнуться. Но старый корчмарь, не отрываясь от окна, кричит:
— Ты слышишь, Нехама! Дай барину водки!
— Какие уж из нас баре! — усмехается Нечипор. — Ну и шутник же ты, корчмарь!
Нехама зажигает на полочке свечу, на стены ложатся мерцающие желтые блики. Девушка выходит из-за стойки, покачиваясь на высоких каблучках сафьяновых сапожек, несет Нечипору на оловянном подносе кварту водки и хлеб. Она ставит все это перед кучером, даже не взглянув на него, и отходит, а он не в силах оторвать взгляда от стройной фигуры девушки, от ее длинной черной косы, ниспадающей чуть ли не до самых кованых каблучков. В глазах у кучера вспыхивают теплые искорки. Он одним движением опрокидывает в рот кварту водки и, посолив кусок хлеба, с удовольствием жует.
— Ну и дочка у тебя, Лейбко, — говорит он. — Пропадает цветок в степи, да и только. Ты б ее, лиходей старый, в Бердичев свез.
— А что там, в Бердичеве? — Лейбко беспокойно отрывается от окна и идет к Нечипору. — Чего она там не видала? Молчал бы!
— Молчу, молчу. Не сердись. Твоя правда. Будь у нее сундука четыре приданого, тогда конечно, а так… — Нечипор безнадежно машет рукой и задумчиво глядит на пустую кварту. Он хорошо знает натуру старого корчмаря: все стерпит старик, а про дочку заговоришь — вскипит, не отвяжешься. Чтобы избежать ссоры, Нечипор снимает свитку, расстилает ее на лавке и вытягивается на ней, положив под голову барашковую шапку. Он тотчас же засыпает и через мгновение видит просторный двор Гальперина в Бердичеве, высокую каменную ограду вокруг двухэтажного дома и себя, босого, с ведром в руке, возле забрызганного грязью рыдвана.